С уважением Леопольд Нульсен — преданный, верный сын Матери Церкви и Высокого Трибунала.
— Ступай, мальчик, неси влагу истины страждущим, утоляй жажду нуждающихся.
— Благодарю, Учитель.
— Не взращивай греховное и не осуждай заблудших. Мир в тебе самом важнее учения.
— Понимаю, Учитель.
— Ступай, сын мой.
— Иду, Учитель.
И пошел.
Они приходят, он учит. Уходят. Приходят снова. Приходят новые.
Этого назвал — мальчик, хотя сам немногим старше его.
Еще — сын мой. Дети. Для него — дети. Молодые и старые, мужчины и женщины. Его дети.
Устал. Он слишком устал.
Груз прожитых лет давит свинцовой ношей.
Он слишком много прожил.
Когда-то наивно полагал — жизни не бывает слишком.
Пусть в креокамере, но клетки, суть, возможно — душа, помнят. Годы, столетия прижимают к земле, заставляют горбиться спину и самое главное — путают мысли, перекраивают взгляды, заставляя его — сорокалетнего мужчину стариковски морщить почти безморщинистое чело.
И снова возвращаются изгои-сомнения.
Может, оставить — как есть? Не делает ли он хуже? Не растит ли здесь, в проповедях человеколюбия жестоких борцов.
За человеколюбие.
Такое уже было.
Оставить.
История, эволюция, изменчивая, как увлечения юности и постоянная, как поздняя любовь сама расставит на положенные места.
Вынесет на новый виток…
***
Из сборника «Устное народное творчество»
Ой кричит святой отец:
Бой распутству, наконец!
Приходи, милок-дружок,
Отпусти скорей грешок.
Дружный гогот уплотнил воздух до осязаемой массы.
Двум десяткам потных тел сделалось тесно в небольшой комнатке жилого сектора.
Но они не уходили, и не жаловались, более того — были довольны и требовали продолжения.
— Сказанул, так сказанул — «отпусти грешок»!
— Представляю, что он там наотпускает.
— И как!
О да, мужская компания — дружеские похлопывания, однозначные недосказывания, сальные шутки.
— Юр, давай дальше, чего там припас!
— Да, Гопко, не молчи!
Юрий Гопко вдохнул воздух — застоявшийся, плотный воздух мужского собрания. Он тоже мужчина — ему нравилось.
Я сидела на диете,
Ела фрукты те и эти.
Ой живот ты мой изменник,
Помоги скорей, священник!
— Вот, вот, эти церковники!..
Соседи тут же зацыкали на неосмотрительного смутьяна, им оказался хозяин комнаты — рыжеволосый Селиг.
— А чего, а чего, неправда, что ль? — парень часто моргал, разрежая воздух пшеничными ресницами. — Все ж свои кругом!
Синие одежды — штаны, куртки, рубахи засевали стулья, кровать, тумбочки и даже пол комнаты. Естественно, в одеждах пребывали их обладатели.
Я упал, а мне — не больно!
Церковь Мать была б довольна!
— Ха, ха, ха, ну молодец!
— Вот, а я че говорю, ему можно, а мне… — между хохотом протиснулся обиженный голос Селига.
— Можно! Юрка — поэт! А ты…
— Шестеренка рыжая!
— Ха, ха, ха!
— Ой, не могу, шестеренка…
— Сказанул, так сказанул!
— Да пошли вы!..
Хозяин комнаты возмущенно встал и начал пробиваться к выходу.
С десяток рук тут же потянулось к товарищу.
— Ты чего, Сел?
— Обиделся?
— Пошли вы!..
— Юр, читай еще, видишь, хозяин скучают!
В пальчике сидит заноза,
Нет печальнее прогноза.
Ой, душе бы не пропасти,
Помоги скорее, Пастырь!
Гогот снова уплотнил воздух.
— Видишь, у человека горе — заноза.
— А тут ты со своей обидчивостью.
Юрий Гопко стоял у стены, лицом к остальным, и видел то, чего не могли видеть другие.
В противоположном конце комнаты, в едва досягаемой взору глубине, за полуотсунутой занавеской, блестели глаза. Большие, в окружении угольных ресниц, непривычно контрастирующих с пышной копной рыжих волос.
Глаза, не моргая, смотрели на него, на Юрия.
Ох уж эти женщины…
***
Рекомендуемое количество к утилизации — 150 особей.
Выявлено:
Детенышей — 27 шт.