С уважением Аристарх Громов — труженик и инвалид.
Толпа напирала. Особенно старались позадистоящие, мужественно отвоевывая пяди Майдана. Как раз этих, нескольких сантиметров им катастрофически не хватало до лучшего обзора.
Давление увеличивалось в геометрической прогрессии. Первый ряд, вжатый в решетку ограждения, с трудом проталкивал воздух в стиснутые легкие.
Но они не жаловались. Более того, они специально пришли. Сюда, за несколько часов до экзекуции, ради общепринятого удовольствия с трудом дышать, распластанным на прутьях.
За решеткой мужественно переминалась с ноги на ногу Армия Веры. Юношей отбирали с шестнадцатилетнего возраста, отдавая предпочтение физически крепким, высоким парням. Служба была почетна, единственным на Ковчеге, им разрешалось носить оружие — упругие дубинки с рукояткой на боку. Не удивительно, что носы молодых людей задирались много выше их немаленького роста.
Потные руки мяли мокрые рукоятки. Сегодня молодым людям — единственный раз в неделю — было страшно. Воскресенье — время аутодафе.
А ну как ограждение не выдержит?
За решеткой не люди — толпа.
Организм, да, состоящий из клеточек-человеков, но в единении, как вещество из молекул, обретший новые свойства.
Тысяча глоток взвыла — одновременно, связанная невидимыми нитями, — на возвышение начали выходить члены Трибунала. Важные, в цветастых праздничных сутанах. Холодные глаза впились в толпу, и Зверь распался на составляющие. Глаза хирурга, отсекающего опухоль, глаза мясника, привычно выбирающего с какой стороны срезать лучший кусок.
Священники выстраивались довольно медленно, словно в первый раз, занимая положенные, отмерянные рангом места.
Толпа молчала, смиренно ожидая окончания «парада».
Наконец — о чудо! Трибунал занял вожделенные позиции, на площадке, сопровождаемое офицерами Армии Веры, появилось новое действующее лицо.
Расписной колпак, видимый даже с дальних рядов, не оставлял сомнений.
Толпа взвыла, и глас тысяч глоток слился в единый голодный вой. Толпа снова была одним организмом.
Горластый Ритор, кряхтя и отдуваясь, поднялся на шаткий помост перед люком Утилизатора.
Под позволительно нетерпеливый гул толпы пухлые пальцы непозволительно долго возились с краями свитка.
— Каторжина Курникова! — высокий писклявый голос взлетел под потолок. — Пользуясь колдовскими чарами и собственным телом, завлекала молодых людей в секту, так называемого, Проповедника, где заставляла сквернословить в адрес Церкви и плевать на портрет Учителя!
— О-о-о, — кто б мог подумать, что скверна пустила столь глубокие корни.
— Высоким Трибуналом признана виновной в ереси и ведьмовстве!
— А-а-а, — рев одобрения. Зверь был единодушен.
Офицер сбил колпак, и впередистоящие узрели ведьму во всей красе. Бледное лицо, разбитые, или искусанные до кровавой корки губы, испуганные глаза молоденькой девочки.
— Нет, нет, не виновата…
— А-а-а! — рев толпы заглушал прочие звуки.
Она не желала оправданий, она желала зрелищ.
— О-о-о! — на площадку вывели новое действующее лицо, тоже в колпаке.
— Войцек Дундич! — пискнул Ритор. — Околдованный чарами Каторжины, вступил в секту!
— А-а-а! — в гласе Зверя преобладали женские нотки. Еще бы — ведьма совратила невинного мальчика! У многих женщин были сыновья.
Колпак полетел на пол, обнажив холеное, даже в маске испуга сохранившее надменность лицо молодого человека.
— Высоким Трибуналом признан виновным в ереси!
— А-а-а!
— Однако… — Ритор позволил себе бесцеремонно прервать толпу, и она это ему простила. Любимчиков прощают. С бывшими любимчиками расправляются. Жестоко. Толпа не прощает собственных слабостей. — Однако… — всего этого Ритор не знал, или не хотел знать, — Войцек Дундич искренне раскаялся и покаялся в грехах! Кроме того, назвал имена соучастников!
— О-о-о, — предателей не любили во все времена, возможно из-за опаски в аналогичной ситуации предать самому.
— Высоким Трибуналом Каторжина Курникова приговаривается к… Утилизатору!
— А-а-а! — как никогда толпа была единым целым. Не только внешне — блеском глаз, созвучными криками, даже мысли клеточек зверя походили одна на другую.