Пути непроглядные

– Выслушай меня, – начал Рольван. Он не знал, что собирается сказать и как вообще ему говорить с кем-то, не понимающим ни слова из его языка. Но какая разница, чем отвлекать ангелицу от истерики? – Как твое имя? Оно красивое, наверно, как у всех ангелов? Ну что ты молчишь? Вот я, к примеру, Рольван. А ты?

Она всхлипнула. Рольван ударил себя в грудь:

– Рольван, Рольван, – и указал на нее. – Кто?

– Ро-ван? – повторила она зачарованно.

– Рольван, – отчетливо поправил он.

– Роль-ван.

– Правильно. А ты?

Девушка всхлипнула, но все-таки хлопнула себя по груди:

– Ома, – и повторила, подражая ему: – Ома, Ома.

– Вот видишь, мы начинаем друг друга понимать. Ты вся дрожишь, – он встал и протянул ей руку. – Пойдем. Мы должны что-то придумать, чтобы согреться.

Он огляделся, впервые с тех пор, как выбрался из воды. Пологий участок берега, приютивший их, ложился к подножию чреды нагроможденных друг на друга остроконечных скал. Снег одевал их пышным невесомым нарядом; садящееся прямо над горами солнце раскрашивало его в зелень и темное золото. Дул ветер, несильный, но промозглый.

Ниже по течению река снова пенилась, разбиваясь о россыпь камней, и вновь делала поворот, скрываясь за скалами. Судя по шуму, там был еще один водопад – еще одна возможность погибнуть, которой они чудом избежали.

– Роль-ван, – Ома всхлипнула и обхватила себя за плечи. Она потеряла шапочку, мокрые кудряшки липли ко лбу и к вискам. С них все еще капала вода. Звезда на лбу выделялась на бледной коже отчетливой синевой. – Аххор. Маада-ло!

– Холодно? – догадался он.

– Аххор, – ее била дрожь.

У самого Рольвана зуб на зуб не попадал, но Ома наверняка чувствовала себя еще хуже. Он не решился предложить ей снять мокрую одежду Вместо этого натянул сапоги и свернул остальные свои вещи в большой холодный узел. Взял дрожащую ангелицу за руку – она не спорила, видимо, окончательно признала в нем своего, – и повел ее к ближайшему проходу между скал.

Им оказалась извилистая щель, такая узкая, что временами приходилась протискиваться боком, и потревоженные хлопья снега падали на них сверху. Ома вздрагивала и тихонько взвизгивала, но только крепче цеплялась за Рольвана. Из щелей тянулись вверх редкие колючие кустики. Над головой свистел ветер и быстро таяла полоска заката. Наступала темнота. Увидев наконец узкое отверстие не то пещеры, не то просто прорехи между темных скальных боков, Рольван не задумываясь потащил свою спутницу туда.

Внутри оказалось тесно, но сухо. Ветер и снег не попадали сюда, в маленький закуток с замшелыми стенами и усыпанным сухим растительным мусором полом. Здесь они провели ночь, прижавшись, как два зверька, пытающихся согреться теплом друг друга. Ома заснула сразу. Она вздрагивала во сне и обжигала Рольвану шею горячим дыханием, а он лежал, глядя на серую щель входа и думал – о том, куда они направятся утром, об огне и пище, которых у них нет, о скребущей боли в горле и ломоте в мышцах. О том, что он, возможно, не смог бы выжить здесь даже в одиночку, а теперь ко всему еще прибавилась забота о беспомощном существе, так похожем на блаженных посланцев неба, в которых верили в его родном мире.

Ночь тянулась и тянулась, а сна не было. Оставив настоящее, Рольван стал думать о своем родном мире, обо всем, что имел и потерял. О богатом доме в Эбраке, доме, который теперь принадлежал ему и в котором он не прожил ни одного дня. О товарищах по дружине – они считают его мертвецом в лучшем случае, а в худшем – предателем. Да и живы ли они сами? О Торисе. Рольван недолго оплакивал его смерть и не отомстил за нее. О своей любви к сумасбродной дрейвке, ради которой он не пожалел бросить все, и куда же завела его эта любовь? В горле как будто проворачивали раскаленный прут.

Держась за горло, словно так можно было уменьшить боль, он вдруг нащупал веревочный шнурок у себя на шее и в первый раз с тех пор, как шагнул во Врата, вспомнил про амулет Нехневен. Вытянул его, небольшой, в ширину около трех пальцев, холодный на ощупь. Он был выполнен в форме глаза в бронзовой оправе. Безделушка, и, судя по всему, совершенно бесполезная. Во всяком случае, пока Рольван не видел никаких признаков того, что амулет действует. Пожалуй – он слабо улыбнулся и закрыл глаза, уплывая наконец-то в сон, – истинным подарком богини был вовсе не этот кусок металла, а поцелуй. Невероятное ощущение, хотя расскажи он кому-нибудь в Эбраке, что его целовала языческая богиня… и что он носит на груди ее амулет… да разве можно объяснить, разве передать, как безумно, как чудовищно прекрасна эта женщина, кем бы она ни была?

Утром он с трудом приподнял голову – казалась, она увеличилась в несколько раз и готова расколоться. Ома кашляла не переставая. Идти никуда не хотелось, не хотелось даже шевелиться, но остаться здесь обозначало бы верную смерть, и Рольван заставил себя подняться на ноги. Его одежда все еще оставалась влажной, зато белый меховой костюм ангелицы совершенно высох.