Пути непроглядные

В ту ночь никто не ложился спать. Посередине деревни был сложен костер, высотой почти равный тому, что горел перед Кругом богов в ночь Лафада. От детей до самых дряхлых стариков, все собрались у огня праздновать избавление. Бочки с ячменным пивом и медом выкатывали одну за другой, из рук в руки переходили чаши, хлеб и мясо, и голоса, все менее стройные, одну за другой затягивали хвалебные песни. Всюду звучал смех, и больше всего там, где, разгоряченная своей победой, в окружении почитателей, не сводящих с нее восторженных глаз, веселилась Игре.

Никогда прежде Рольван не видел ее такой – светящейся от счастья, беззаботной, словно простая деревенская девчонка, а не придавленная неподъемным своим служением жрица древних богов. Вот она вскарабкалась с ногами на составленные друг на друга дубовые бочки и, смеясь, поднимает над головами полный меда рог – во славу Нехневен, услышал он. Белое платье, то же самое, в котором она была в ночь Лафада, развевает ветер. Игре подносит рог к губам, но, передумав, широким движением выплескивает мед на головы собравшихся вокруг парней. Все хохочут. Игре притворяется, что хочет слезть на землю, и навстречу сразу тянется десяток рук – помочь. Но она смеется и вдруг, так быстро, что никто не успевает ничего понять, оказывается за их спинами. Рольван отвел глаза – он один заметил силуэт распластавшейся в прыжке волчицы.

Дергидан не отходил от нее ни на шаг. Первым кидался выполнять ее просьбы, с торжественным видом подливал в ее рог, а когда Игре садилась, почтительно устраивался у ее ног – ни дать ни взять преданный ученик. Правда, на поясе его Рольван увидел меч, и, судя по взглядам, которые юноша порою кидал вокруг, он теперь считался ее главным защитником. Другие – четверо парней, из них двое не из этой деревни, и девушка, та же компания, что вчера днем упражнялись в фехтовании – старательно подражали ему. Казалось, эти шестеро считают себя свитой Верховной дрейвки, а на всех остальных поглядывают свысока. Игре, судя по всему, не возражала против такого положения дел.

Гвейр не участвовал в бурном веселье. Сидел поодаль от огня, вытянув ноги и прислонившись спиною к одному из расставленных для сидения березовых чурбаков, потягивал пиво и казался совсем расслабленным. С улыбкой наблюдал за сестрой. Рольван устроился с ним рядом, на другом чурбаке. Он тоже пил и тоже смотрел и чем дольше смотрел, тем больше понимал и тем больше хотел напиться.

Она была здесь дома, окруженная любовью и почетом. Несчастье, пережитое ею в ночь на Валль и все, чем это несчастье обернулось впоследствии, сопровождало ее до сих пор. Игре носила его, как привычное одеяние боли, злости и ответственности не по силам, старившее ее раньше времени. Сегодня, впервые, Рольван увидел ее без этого темного плаща. Нехотя – но с кем еще быть честным, если не с самим собой? – он признал, что так и должно быть. Вину можно искупить, но чем искупишь память? Чем дальше от нее будет виновник всех ее бед, тем быстрее Игре излечится. Если он действительно ее любит, то должен оставить в покое.

Подумалось – он все понял уже давно, просто не хотел в том сознаваться. А если так, и действовать надо быстро, иначе наступит утро и вместо сегодняшнего спокойствия его опять одолеют ненужные желания и надежды.

Когда он резко встал, Гвейр поднял голову и посмотрел с тревогой. Но Рольван беззаботно улыбнулся: «Я ненадолго», и пошел прочь небрежной походкой решившего прогуляться человека. Обходя пирующих, он успел разжиться куском жареного мяса и несколькими ячменными лепешками в дорогу. Заглянул в хижину, где хранилась упряжь, и долго наугад шарил в темноте. Потом пробирался к лошадиному загону, обвешавшись сбруей, неся в охапке седло и седельные сумки, и надеялся, что ему удастся остаться незамеченным. Хуже нет прощаний и объяснений, когда и без того все ясно.

Ему повезло – у костра никто и не думал расходиться. Некому было заметить его, когда он шел к воротам, ведя под уздцы послушного Монаха и старясь держаться в тени домов и навесов, как можно дальше от веселья и света.

Ворота никто не охранял: на сегодня жители уверились в своей безопасности под покровительством богов. Деревянный Лафад возвышался на пути молчаливой укоризненной тенью. Рольван передернул плечами – он чересчур проникся дрейвским духом, если в молчании идола ему чудится упрек. Обойдя статую, приблизился к воротам и принялся вытаскивать толстый шест, удерживающий закрытые створки.

– Куда ты собрался? – спросил, вынырнув из темноты, Гвейр.

Рольван замер, как застигнутый на месте преступления. Кровь бросилась ему лицо, и щеки запылали.

– Гвейр… – пробормотал он.

– Что за глупость ты придумал, Рольван?

– Я… так будет лучше всем. Я просто уеду, и вы про меня забудете. Не мешай мне. Пожалуйста.

Юноша из той же компании, что сопровождала Игре, появился вслед за Гвейром и встал рядом, без смущения прислушиваясь к разговору.

– Ты никуда не уедешь, – сказал Гвейр.