Пути-Пучи

Когда же ударил гром и он сказал слова о близкой великой битве, холод по членам моим прошел. Я, Бертран Косматый, барон де Борнель, имею в своей родословной четырнадцать великих воинов, да и сам не пуглив – спросите о том моих врагов, если хоть одного живого найдете. А то, что тяготею к искусству и всяческую шушеру в замке своем порой привечаю, то это совсем не умаляет ни сил моих, ни пыла, ни мастерства воинского, ни умения побеждать. Страх, сковавший холодом мои члены, совсем был другого свойства – словно бы ощутил я на лице своем мерзкое касание Дьявола. Словно бы битва та, о которой Винцент сказал сразу после удара грома, будет происходить между существами, для которых я ниже комара – будут сражаться мимо меня и гнева моего не заметят, и растопчут походя в той битве и меня, и гнев мой, и замок, и достоинство мое, и все то во мне, что бессмертно должно быть во веки веков…

Что-то похожее на эти слова промелькнуло в сердце моем, но сдержался я, и посмеялся над Винцентом и его словами, потому что, если не брать в расчет великие битвы Дьявола, о которых смертным знать не дано, некому было в наших краях затевать серьезные войны, да и кто же бьется в такую слякоть?

Не сказать, чтобы уже совсем мирно было вокруг, поговаривали, что и датский царь с нашим какую-то даму не поделили, но будто бы была та дама поначалу кровей простых, хотя красотою многих знатных превозмогала, Гильемою будто бы ее звали. Но ведь говорят много разного, и не всякому слову верить следует. Да и то сказать – за простую девицу не пойдет войной никакой царь, разве уже совсем голову потеряет. А цари в наше время благоразумны, не одиннадцатый век, слава Богу, войска свои они при себе держали, а к осенним походам у них тем более не было никакого особенного интереса.

Вот почему посмеялся я тогда над Винцентом, бродячим метафизиком, а проще, я думал тогда, обыкновенным беглым монахом или, еще более того, беглым разбойником. Рассказчик он был занятный, вот уже это я знал доподлинно.

И ответил мне Винцент на мой смех, что зря смеюсь.

- Время уже подошло, - продолжал он, - и противники накопили сил, вот-вот встретятся. И как бы не на твоем дворе, эн Бертран, рыцарь.

Голос у Винцента был тонок и дребезжал, а потому слова его никогда не вызывали ни веры, ни уважения. Говорил он между тем очень иногда веселые вещи. Ему бы струны пальцами шевелить  и петь свои истории, пасторалии и сирвенты на балах рыцарских, много денег имел бы на трудах тех.

Обижен он мне тогда показался на смех мой. Ну, не мне жалеть обиженных, пусть сами они за себя заступаются. А не заступятся, значит, сами так решили, не заступаться. Зачем их тогда жалеть?

- Ах, эн Бертран, рыцарь! – продолжал он, еще более искривляя и морща свое лицо. – Когда ты покидаешь замок свой на горе, оставляя его на попечение слуг, и отправляешься с охотниками своими, воинами, копьеносцами и другими, зависящими от тебя, в гости к дальним или ближним соседям, которые не приглашали тебя, - здесь ты велик. Здесь не нахожу я равных тебе на сотню миль, а то и более, в любую сторону от твоего замка. Мне удивительно, эн Бертран, рыцарь, что ты до сих пор не испытал сил своих на королевских турнирах. Когда же речь заходит о тайных струнах, которыми управляется мир, о магических превращениях, о великих фигурах, которых имени не знает никто, и лиц их не знает, и о том, что они есть, тоже не знает, то здесь ты невежда, извини мне такое слово.

Не знаю, как я сдержался и не убил наглеца на месте. Уже и служку вызвал, Большого Уго Душителя из южных стран, он у меня секиры носит в походах, коня оседлывает и оскорбителей моих к Господу отправляет, дубинку специальную вырезал для того – у него это хорошо получается очень.

Только Винцент, увидев приближающегося Уго, впал в страх, но сдержал его и умиротворяще поднял уголки губ, обозначая ласковую улыбку, которой она ни в коей мере не соответствовала, правую руку приподнял ладонью вверх и сказал так:

- Напрасно ты, эн Бертран, рыцарь, обижаешься на слова мои. Справедливы они и нет, в них никакого для тебя оскорбления. И когда я говорил, что не разбираешься ты в тайных промыслах (Уго при этих словах его поднял свою замечательную дубинку, но я остановил его жестом руки своей), то не имел я в виду унизить тебя, просто согласись в сердце твоем, что это чистая правда.

- Никто, - сказал я Винценту в ответ на слова его, - никто не назовет меня невеждою безнаказанно, ни в доме моем, ни за его пределами.

Винцент все же чрезвычайно встревожен был присутствием Уго Душителя в кожаной куртке без рукавов (устрашал тот Уго своим видом всех, к кому приближался быстрее молнии со своею дубинкой), смешно мне было смотреть, и потому он вскричал воспаленным голосом:

- Я имел в виду, эн Бертран, рыцарь, что есть вещи, неизвестные многим смертным, пусть даже и августейшим, но которые одновременно не составляют никакой тайны для нас, бродячих метафизиков.

Посмеялся я на него.