Пути России. Народничество и популизм. Том XXVI

Обрисованные бегло нами проблемы относятся не только к вопросам идентичности сообщества или профессии, но к вопросам методологии социально-исторического исследования. Обыкновенно работа историка проходит в тишине архивов, библиотек, кабинетов. Особый акцент на значении источников личного происхождения, характерный для мировой исторической науки последние полвека, не меняет этой фундаментальной особенности нашего трудового процесса: это односторонняя и уединенная беседа с остатками прошлого. Проект устной истории может помочь изменить эту особенность профессионального мастерства, превратить одинокую интерпретацию источника в коллективное конструирование источника, позволить буквально делиться историей. Одновременно он отвечает задаче конструирования сообщества: устная история, как ее понимает один из ее создателей П. Томпсон[465], это не просто сбор интервью, а коллективная инфраструктура обработки и презентации результатов, объединяющая академию, университет и местные сообщества. Академгородок как нельзя более подходит для начала такого воспроизводящегося проекта. Не каждый человек хочет и готов превратить свой опыт в связный нарратив. Как правило, это требует определенной фокусировки и навыка рефлексии. Неслучайно большинство мемуаров принадлежат профессиональным мастерам слова: политикам, военным, писателям, журналистам, актерам. Ученые также находятся в этом ряду. В новосибирском Академгородке уже есть богатая мемуарная традиция (библиографы ГПНТБ СО РАН к пятидесятилетию отделения составили список из 154 наименований изданных воспоминаний обитателей городка[466]), в опоре на которую написан этот текст. Это означает яркую потребность в выражении стихийного исторического нарратива. Нарратива, от которого профессиональные историки должны не бежать, а которому нужно помогать оформляться.

Екатерина Гилева [467] . Между исследованием и мифотворчеством (на примере документальной прозы)

Я приступаю к этой работе как филолог и писатель. На фоне множества работ о дихотомии мышления и бытия эта статья может казаться наивной. Так оно и есть. В конце концов, противоположность содержания и формы – известное обстоятельство, относящееся к числу непреодолимых. Применительно к вербальным практикам суть этого обстоятельства весьма лаконично выражает известная строка Ф.И. Тютчева «Мысль изреченная есть ложь» из стихотворения Silentium. Предмет моего интереса – возможность преодоления ложного характера «изреченной мысли» в исследовательской деятельности посредством обличения ее результатов в форму документальной прозы. Пусть эта работа станет своеобразным публичным упражнением в автоэтнографии.

Стоит сказать, что к написанию этой статьи меня побудили сомнения и размышления, возникшие в ходе работы над двумя проектами, каждый из которых подразумевал анализ биографических интервью.

Полагаю, в самом начале статьи мне следует признаться и в том, что ее заголовок был бы ближе к ее содержанию, если бы открывался выражением «Между лажей и ложью» (при этом «лажей» я называю «обман, плутовство, надувательство, мошенничество»[468] в научном исследовании, а словом «ложь» – намеренное искажение фактов действительности во благо произведения документальной прозы). Это же как нельзя лучше выражает мое нынешнее положение и сомнения, которые возникают при попытке представить результаты научного исследования в форме документальной прозы.

Необходимость документальной прозы (о «лаже» в науке)

«Автор документальной прозы, – пишет A.A. Тесля, – сознательно создает текст, претендующий на нехудожественность, – и находится по отношению к художественной в положении одновременного отталкивания и сближения»[469]. В отношениях названных видов прозы меня более всего интересует пространство их сближения: документальная проза все же есть пограничная форма между нехудожественной и художественной литературой, а значит, неизбежно вбирает особенности последней. С художественной литературой документальную, по мысли Тесли, роднит, во-первых, стремление передать нечто большее, чем фактичность, и, во-вторых, последняя «позволяет проговорить то, что невозможно» без элементов вымысла[470].