Пути в незнаемое

Проповедь Джона Донна принадлежит к числу первых речений, утверждающих единство рода человеческого. Великие мысли не рождаются стадно, но в одиночку тоже не являются. Всего через шесть лет после кончины Джона Донна ту же мысль высказал коммунист-утопист Томмазо Кампанелла, за ним — Жак Боссюэ… Но все равно, именно в «Космосе», в итоговой книге Гумбольдта, идея единства человечества приобрела наиболее законченную форму. И это вполне объяснимо исторически, — тем временем, когда писал Гумбольдт. И Кампанелла, этот колокольчик (так переводится его фамилия), который до сих пор гремит на весь мир, и благочестивый Боссюэ, — они фантазировали, свою эпоху опережая. Ибо феодализм — это «мир разделенного человечества» (Маркс). Но «восемнадцатый век был веком объединения, собирания человечества из состояния раздробленности и разъединения…» (Энгельс)^[13] Гумбольдты (в данном случае не следует забывать и брата Вильгельма) и выступили со своей идеей единства человечества, когда оно уже, не став единым в буквальном смысле, сформировалось все-таки в единую систему народов… Мне же вернуться к уже в общем-то сказанному потребовалось для того, чтобы продолжить эволюционный ряд… В 1902 году Д. Н. Анучин, наш крупнейший географ, автор книги о Гумбольдте, терминологически уточняя уже наметившийся порядок, назвал человечество «антропосферой» и поместил ее следом за биосферой. В осмыслении эволюции планеты в целом все это логически бесспорно, идет в традициях Гумбольдта.

Если теперь воспользоваться термином Анучина (термин этот полноправно бытует в современной научной литературе), то можно определенно сказать, что Гумбольдт в своем творчестве не остановился на антропосфере и сделал два удивительных шага вперед, раскрывающих происходящее на планете.

Первый этот шаг или, точнее, обобщение Гумбольдта, касается техники, технических средств, созданных человеком.

Конечно же в начале 30-х годов прошлого столетия не было среди мало-мальски образованных людей таких, которые не слышали бы о пароходах, паровозах, о машинах, заменяющих человеческий труд, но и выбрасывающих людей за пределы фабричности, фабричных предприятий. Гумбольдт, безусловно, знал о социальном противоречии между машиной и человеком, знал, разумеется, о луддитах, уничтожавших машины, о речи Байрона в их защиту в палате лордов…

Движение луддитов, если понимать его в широком смысле, не изжило себя и до сих пор: тогда — станки, теперь — автоматика и роботы.

Суть, в общем, одна — противоречия противоречивого общества.

Наверное, не грех назвать высочайшим достижением гумбольдтовской мысли тот факт, что сумел он в этом луддитском (оправданном социально!) движении обнаружить не только столкновение человека с техникой (это понималось многими), но и единство человека и техники… Мне не удалось найти работу, в которой Гумбольдт впервые излагает эти свои идеи. Но Карл Риттер подробно пишет о них в статье, помеченной 1833 годом, — пишет и присоединяется к взглядам своего коллеги.

Дело же вот в чем. В молодые годы Гумбольдт размышлял о сородственности минеральной и органической жизни. На седьмом десятке своих лет он сформулировал и постарался утвердить «сородственность» человека и техники, он определил развитие техники как «создание новых органов, орудий наблюдения», которые «умножают духовное, а вместе с тем и физическое могущество человека». И Гумбольдт, и Риттер согласны были с таким — как продолжение человеческих органов в природе — пониманием техники. А некоторое время спустя не очень тогда известным человеком было записано такое суждение: «Природа не строит ни машин, ни локомотивов, ни железных дорог, ни электрического телеграфа, ни сельфакторов и т. д. Все это — продукты человеческого труда, природный материал, превращенный в органы человеческой воли, властвующей над природой, или человеческой деятельности в природе. Все это — созданные человеческой рукой органы человеческого мозга; овеществленная сила знания.»^[14] Человеком, написавшим столь схожие с гумбольдтовскими строки, был Карл Маркс. Но эти соображения Маркса о технике стали известны, к сожалению, только в 1939 году, когда их перевели и опубликовали у нас в журнале «Большевик».