Я позволю себе несколько отвлечься от Секея, так как трехглазые лягушата и некоторые прочие монстры, честное слово, заслуживают упоминания.
Нас одолевали экскурсии. Новое здание Московского университета лишь недавно вступило в строй, и самые разные люди хотели посмотреть и пощупать храм науки, о котором так много и так возвышенно писалось в то время. Школьники с учителями, учителя без школьников, иностранцы, бывшие еще в диковинку, разный командировочный люд, — экскурсия за экскурсией, и надо было как-то удовлетворять их любознательность, но чтобы и работе не в ущерб.
Нужда заставила нас выработать тактику. В некоторых комнатах кафедры мы держали наготове своего рода аттракционы, просто и зрелищно удостоверявшие безграничную силу науки.
Должен заметить, что мы еще поступали довольно честно, так как у нас, помимо аттракционов, существовала и настоящая, обычная работа: когда нас посещали специалисты-физиологи, мы им аттракционов не показывали, а старались познакомить с существом исследований и особенностями преподавания на кафедре. Я говорю об этом потому, что существует немало научных учреждений, которые держатся на одних аттракционах, рассчитанных на публику или на начальство. Как правило, такие учреждения пользуются отличной репутацией, корреспонденты из них не вылазят, и на содержание аттракционов в них расходуются все бюджетные ассигнования и способности сотрудников. Мы же в этом отношении оставались на дилетантском уровне: в жизни нашей кафедры аттракционы играли сугубо подсобную роль, давая нам возможность не отвлекаться зря от работы.
Гвоздем нашей зрелищной программы был так называемый «комод» — приборище ростом с человека, занимавший полкомнаты, весь в клеммах, шкалах, индикаторных лампах и переключателях. Это было величественное, можно даже сказать — грандиозное создание человеческого разума. Впечатление, производимое самим комодом, усугублялось его ценой, которая оказывала на посетителей магическое действие: стоил он что-то около миллиона. Университет строили с размахом, был период, когда можно было заказать любое оборудование. Вот один наш профессор и размахнулся — дал заявку на аппарат, который бы раздражал нерв импульсами любой заданной формы. Захотел, например, пустить импульсы в виде пятиконечной звезды — и пожалуйста, идут. Ассирийский орнамент — пожалуйста, ассирийский орнамент.
Прибор был вполне бессмысленный, так как для раздражения нерва никакие фигурные импульсы не требуются, вполне достаточен простенький генератор прямоугольных импульсов, по специальное конструкторское бюро сделало этот комод в одном экземпляре, и вот он нашел свое место в науке. В работе он так никогда и не применялся, его потихоньку растащили на детали.
Что же до миллиона рублей, то в масштабе университета это было каплей в море. Денег не считали. Позолота соседствовала с мрамором, мозаики с фресками, по коридорам через каждые два метра висели творения Худфонда; великие ученые, изваянные в соответствии с принципом единообразия, стояли по ранжиру у входа в главный корпус, все бородатые, на одно лицо, как сборная Кубы по футболу.
Кроме комода имелись и другие диковины. Был, например, особый осциллограф с очень большим экраном. Такой прибор хорош для лекционных демонстраций, но, когда лекций не было, им развлекали гостей. Наш радиоинженер Леонид Иванович привязывал себе на руки металлические пластиночки и пускал на экран свою электрокардиограмму. Рядом с осциллографом ставили двухэтажный динамик, и биения прекрасного сердца Леонида Ивановича победно гремели в кафедральном коридоре, как хорал в кафедральном соборе.
Всякий сотрудник старался между делом заиметь какую-нибудь штуковину на предмет показа экскурсантам. А у меня были лягушата. Трехглазые, даже четырехглазые. Когда я говорил посетителям, что все глаза видят, я не преувеличивал. Лягушата весело прыгали и очень нравились гостям.
Появились они, как и все прочие «экспонаты», не специально ради экскурсий, в свое время лягушата были нужны для дела. Тогда я пытался выяснить, важно ли для формирования нервной деятельности, сколько импульсов приходит в мозг. Как влиять на количество импульсного притока? Я решил изменять число органов, посылающих импульсы в центральную нервную систему. Поэтому у меня жили головастики совсем без глаз, с одним глазом, с двумя, тремя и четырьмя. А пользовался я для их получения методом эмбриональных операций, только по сравнению с изящными операциями Секея мои были — детский сад. Потом опыты кончились, головастики превратились в лягушат, да так и жили, ненужные более для работы, но зато полезные для показа гостям.
Если бы не головастики, я бы, может быть, и не узнал Секея. Но я его узнал, и мы подружились.