Пути в незнаемое

«Блудный сын» вернулся в Лузитанию. Вернулся в то самое время, когда над Лузитанией горела звезда теории относительности. Павел Александров и Павел Урысон, первые советские математики, побывавшие за границей и поразившие европейские математические центры своей молодостью и лекциями по новой науке — топологии, создателями которой они были, вернувшись домой, читали лекции по теории относительности Эйнштейна. Павел Сергеевич Александров в 32 года будет избран членом-корреспондентом Геттингенской Академии наук, Павел Урысон, оставив свое имя в ряду классиков мировой науки, в 1924 году трагически погибает в возрасте 25 лет.

Теория относительности потрясла видавшего виды дипломата. Теперь Юрий Борисович Румер был уверен, что нашел свой путь в жизни.

* * *

Вскоре после их первой встречи Борн сообщил Румеру, что послал его работу в Геттингенское научное общество и что ему предстоит сделать там доклад. Геттингенское научное общество — бывшая Ганноверская академия — существовало, по мнению Гильберта, для того, чтобы злить тех профессоров, которые не были членами академии. Доклад там представлял чистую формальность. И, прежде чем выступать там, следовало пройти настоящее испытание — «обстрелять» свой доклад на заседании Математического клуба Гильберта. Этот клуб был неофициальной организацией. У него не было ни служащих, ни денежных средств. Но это было то самое «место сбора кронпринцев и королей науки», где обсуждались и решались проблемы самого высокого класса.

Давид Гильберт, чье имя осталось почти во всех разделах математики, сыграл важную роль и в том, что двадцатые годы стали Wunderjahre — прекрасными годами — геттингенской физики. Сообщения физиков в Математическом клубе стали традицией. Гильберт любил повторять: «Физика слишком сложна для физиков, и нужно, чтобы за дело взялись математики». Макс Борн начинал свой научный путь ассистентом Гильберта.

И вот настал день, когда Юрий Борисович Румер делал доклад в Математическом клубе. Гильберта не было. А Рихард Курант, исполнявший роль председателя, сказал в конце доклада: «И это физик из России? Я думал, что у них физика все еще — стекло, металл, провода, какая-нибудь поломка, а тут чистая математика».

Доклад был одобрен и вскоре опубликован в «Сообщениях Геттингенского научного общества». Окрыленный успехом, Румер, как только получил свежие оттиски, тут же решил показать их Гильберту. И отправился прямо к нему домой.

Дверь открыла горничная. Румер без околичностей отдал ей свою визитную карточку и — его приняли! Гильберт, оказывается, сказал: «Пригласите его. Я хочу посмотреть на того русского господина, который не испугался госпожи тайной советницы и без ее ведома проник в ее дом».

Юрий Борисович часто вспоминал вместе две разные встречи — обе первые — одну с Давидом Гильбертом, другую с Альбертом Эйнштейном. Он писал: «Мое появление и первые месяцы пребывания в Геттингене совпали с началом мирового экономического кризиса и наступлением «тощих лет». Только теперь, полвека спустя, когда опубликована переписка Борна с Эйнштейном, я узнал, какую заботу и сердечное участие проявлял тогда Борн по отношению ко мне, совершенно неожиданно появившемуся у него, «человеку из России»… Пророки квантовой веры имели, как правило, педагогические наклонности и пользовались славой хороших учителей… Эйнштейн славой хорошего учителя не пользовался. Его огромная внутренняя сосредоточенность была для посторонних почти непреодолимой преградой на пути проникновения в мир его физических идей… Как видно из его переписки с Борном, Эйнштейн неоднократно высказывал желание «найти руки» для проведения расчетов.

Борн, окруженный творческой молодежью, всегда стремился найти подходящих сотрудников для Эйнштейна. Он счел возможным «примерить» меня к Эйнштейну».

В декабре 29-го года Румер получил телеграмму от Эренфеста: «Приезжайте. Эйнштейн вас примет». Вслед за телеграммой пришел перевод на 200 гульденов для оплаты проезда.

С того самого момента, как Румер получил телеграмму от Эренфеста, волнение не покидало его. Он думал о предстоящей встрече ежечасно, тщательно подбирая слова, которые он скажет и которые у него никак не укладывались в нужном порядке.