Пути в незнаемое

В июле 1871 г. открылись заседания Особого присутствия Петербургской судебной палаты по делу о заговоре, направленном «к ниспровержению установленного в Государстве Правительства». Если бы стенографический отчет процесса превратили в типографский, он составил бы «громадный том в шестьдесят с лишним печатных листов».

Четверых нечаевцев приговорили к долгосрочной каторге.

Нечаева не было на скамье подсудимых: вскоре после кошмарного происшествия в Петровском он благополучно оставил пределы России.

9

В январские дни семидесятого года Герман Лопатин пришпоривал коня. Сбежав с гарнизонной гауптвахты, Лопатин поступил хитро и расчетливо: притаившись в городе, терпеливо выждал, пока утихнет переполох, а потом уж и пустился в путь на Ростов, до железной дороги.

Эпизоды его первого бегства из-под стражи опускаем. Не потому, что чураемся детективного жанра (напротив, как и многие, питаем к нему слабость), а потому, что нельзя надолго упускать из виду Нечаева. До его встречи с Лопатиным остается несколько месяцев.

Поразительна быстрота, с какой Лопатин разузнал подробности преступления в Петровском-Разумовском. Поразительна и отвага, с какой беглец из Ставрополя, повсеместно искомый, произвел свое «дознание» в эпицентре тогдашнего жандармского шабаша.

А сейчас, весною, Лопатин уже не всадник в бурке, а пассажир с портпледом: он едет в Швейцарию. Едет, разумеется, нелегально.

10

Огарев и Бакунин, известившись об арестах в России, страшно беспокоились. «Наш бой», «наш мальчик», «наш тигренок», — ласково и тревожно повторял Бакунин. И вот Нечаев — цел и невредим. Бакунин сам по себе сказал: «Так прыгнул от радости, что чуть не разбил потолка старою головою».

Один из тех эмигрантов, кто хорошо знал еще «петербургского» Нечаева, «нашел его совершенно неизменившимся: это был все тот же худенький, небольшого роста, нервный молодой человек с горячими глазами, с резкими жестами».

Нет, его не преследовала мученическая тень Ивана Иванова. А если бы кому-нибудь пришла охота морализировать, то Сергей Геннадиевич презрительно отмахнулся бы. Впрочем, никто, кажется, и не морализировал. Всем было ясно: глава «Народной расправы» убрал предателя…

«Нечаевская история» заставляет призадуматься над тем затаенным, а то и открытым восторгом, который возникает перед «сильной личностью», в чем бы ни проявилась ее сила. Поклонение и восторг от неведения — это бы еще куда ни шло. Так нет, при «ведении» тоже. Взять Петровскую академию. Там знали Ивана Иванова. Там редкий верил в его измену. И что же?

В рукописном отделе Ленинской библиотеки, как любезно указал нам литературовед А. Храбровицкий, хранятся неопубликованные отрывки повести В. Г. Короленко «Прохор и студенты». В одном из них приведено письмо студента-петровца к приятелю, живущему в деревне. В Нечаеве, заявляет автор письма, личность проявлена грандиозно, «берет на себя великое дело».

Еще примечательнее, если не сказать — ужаснее, заявление А. К. Кузнецова, участника убийства. На склоне лет (он умер в 1928 г.) Кузнецов писал: «Несмотря на то что Нечаевым было поругано и затоптано то, чему я поклонялся, несмотря на то, что он своей тактикой причинил огромные нравственные страдания, я все же искренне преклоняюсь перед Нечаевым как революционером». Геркулесовы столпы всепрощения? Или уже море тьмы, которое открывалось древним за геркулесовыми столпами? Странная (мягко выражаясь) логика, позволяющая усматривать в убийстве трагедию убийцы, а не трагедию убитого.

Ну а женевские эмигранты знать не знали Ивана Иванова. Знали одно — предатель. Не восторгаясь Нечаевым, они все же испытывали тайную оторопь перед тем, кто не устрашился «отворить» кровь. Право, и в этой оторопи чуется нечто близкое восторгу перед «сильной личностью».

Огареву же с Бакуниным важно было то, что «тигренок» в столь краткий срок создал и Комитет, и организацию. Уверенность в том подкрепляли газеты — и русские, и иностранные. Особенно последние: во всех университетах России возникли тайные общества; в лесах притаились отряды разбойников, готовых к действию; в империи началось движение, цель которого уничтожение самодержавия и «создание самостоятельного коммунистически организованного общества»; Бакунин — вождь, Нечаев — разыскивается, за его обнаружение и арест обещано крупное вознаграждение.

Задолго до знакомства с Нечаевым Бакунин подчеркнул: «Мы не абстрактные революционеры… а русские, живущие только для России и ощущающие потребность в беспрестанных свежих сношениях с живою, деятельною Россиею, без которой мы давно бы выдохлись».

Как было не обнимать Нечаева? Правнук и внук крепостных — уже это одно излучало неотразимо пленительное обаяние. Огарев с Бакуниным наверняка согласились бы с Львом Толстым, сказавшим (в 1863 году), что «в поколениях работников лежит и больше силы, и больше сознания правды и добра, чем в поколениях баронов, банкиров и профессоров».