Пути в незнаемое

Редакция привлекла Эйнштейна к участию в первом номере своего журнала отнюдь не в качестве «свадебного генерала». От него хотели услышать суждение специалиста по изобретательству, чьи симпатии к Советскому Союзу были широко известны. Эйнштейн высказался в пользу массового изобретательства, и это было очень существенно, ибо в те годы вокруг этой проблемы у нас в стране разгорались жаркие споры. У массового изобретательства было много сторонников, но были и противники, утверждавшие, что техническое творчество под силу только высококвалифицированным специалистам, которые в те времена насчитывались как раз единицами. Но и энтузиасты массового изобретательства в пылу дискуссий допускали перегибы, выдвигая, например, лозунг: «Всякий работник — изобретатель».

Эйнштейн, высказавшись за массовое изобретательство, все-таки твердо придерживался мнения, что полезные изобретения доступны не каждому.

Советское изобретательство пошло по пути массовости. Заметим, что в 1970 году число изобретателей и рационализаторов в нашей стране превысило 3,6 миллиона, а Всесоюзное общество изобретателей и рационализаторов — ВОИР — в 1971 году насчитывало свыше 10 миллионов членов. И еще одна цифра: десять лет тому назад в СССР 80 процентов изобретений принадлежали одиночным изобретателям, ныне же 80 процентов авторских свидетельств выдается изобретательским коллективам в 3–4 человека.

Впрочем, такая же тенденция к «коллективизации» наблюдается и в научной работе. И не только у нас. Так, в 1905 году в 17-м томе журнала «Annalen Physik», поместившем «звездные» работы Эйнштейна, свыше 90 процентов статей были написаны одним автором. Сейчас в этом же журнале авторам-одиночкам принадлежит всего лишь четверть публикаций.

Вот все, что мы знаем об Эйнштейне как патентном эксперте. Фактов не так уж много. Но не правда ли, даже это немногое изменяет наши привычные представления о великом исследователе природы. Они идут несколько вразрез с распространенной легендой о нем как о витающем в облаках абстрактном мыслителе, бесконечно далеком от всего земного.

Э. Андроникашвили Из воспоминаний о гелии-ІІ

Посвящается Ираклию Луарсабовичу и Вивиане Абелевне Андрониковым

1. Осталось уговорить Капицу

— Что это ты сам не свой? — тотчас же, как только я вошел в квартиру брата, спросили меня в один голос Ираклий и Вива. Вива — жена Ираклия. Хотя мы с ней однолетки, она всегда говорит со мной или тоном обеспокоенным, или тоном успокаивающим. Надо полагать, что в те годы я давал повод к такому обращению. Обычно она справлялась с моими несолидностями сама, но в крайних случаях ей приходилось апеллировать к Ираклию. Не потому, что он был старше меня на два года, — какая глупость! Я всегда считал себя старше его и одно время даже убедил в этом окружающих. Просто им вдвоем было легче сперва меня подавить, а потом уговорить.

Вообще-то меня не так легко уговорить, когда я этого не хочу. Они просто не знали, что это им удавалось, только если я сам хотел, чтобы меня уговорили, что поступаю не почти правильно, а совершенно правильно, что делаю не просто хорошо, а очень хорошо. Откровенно говоря, я и на этот раз ждал, что меня уговорят.

Ну вот:

— …Что это ты сам не свой?

— Да так просто, — отвечаю, напуская на себя еще более «не свой» вид.

— Что просто?

— Да… Шальников уговаривает меня попросить Капицу, чтобы он принял меня в Институт физпроблем.

— Какое счастье! — воскликнула Вива.

— Навсегда? — спросил Ираклий, сперва крикнув жене: «Да погоди ты со своим счастьем!»

— Нет, не навсегда. На год-полтора. Пока не выполню какого-нибудь интересного исследования. У них так там практикуется. Иногда.

— А ты что? — спросили они хором, как это часто бывает у супругов, привыкших реагировать одинаково на одни и те же раздражители.

— Отказался, — сказал я важно. — Во-первых, Шальников заявил, что ему плевать на мою кафедру в Тбилиси и на лабораторию тоже. Одного этого уже достаточно для того, чтобы отказаться.

— Ну, так ты докажешь ему в другой раз, что твоя кафедра такая замечательная, — сказал Ираклий и, взяв портфель, направился к выходу. — Вивочка, вправь ему мозги. Я буду дома в восемь.

На этот раз Виве пришлось уговаривать меня особенно долго — я выстроил крепость из контраргументов.

В самом деле, я организовал в Тбилисском университете кафедру экспериментальной физики. И еще неизвестно, справлюсь ли у Капицы с работой и не приведет ли меня эта затея к полному краху. За мое отсутствие кафедра попадет в другие руки и, по всей вероятности, развалится. И вообще я не собираюсь навсегда оставаться в Москве, а если уеду на время из Тбилиси, то потом придется вернуться к разбитому корыту.

И у меня в лаборатории за пять лет работы собрался богатый инструмент, без которого невозможно экспериментировать, — молотки, напильники, плоскогубцы и даже кусачки. Все это, конечно, растащат.