Пути в незнаемое

Впоследствии мне начало казаться, что это не единственно возможное решение. Абрам Федорович Иоффе, например, расселял по огромной стране хорошо укомплектованные полноценные коллективы, которые он постоянно поддерживал из центра. Так были организованы институты в Харькове, в Томске, в Свердловске, в Днепропетровске. А что одиночки? Одиночка может легко растерять все благоприобретенное даже в лучшем из институтов, если после возвращения к себе он снова попадет в условия рутины и непонимания истинных задач науки…

— Кстати, — продолжал Капица, — мой учитель лорд Рёзерфорд поступал точно таким же образом: у него было всегда человек тридцать молодых способных учеников, которых он потом отпускал в другие университеты, оставляя у себя только самых талантливых… Так давайте условимся: вы делаете в ближайшую среду доклад на моем семинаре, и уж после доклада решим — оставаться вам или нет. Расскажите нам одну из ваших работ, а мы посмотрим. А пока ознакомьтесь с моими лабораториями. Я скажу кому-нибудь, чтобы вам показали.

— Благодарю вас, Петр Леонидович, мне их уже показали мои друзья.

— А вы знакомы с кем-нибудь из моих сотрудников?

— Как же, Александр Иосифович Шальников был некоторое время даже деканом моего факультета в Политехническом.

— Вот как?! Я ведь тоже учился в Ленинграде в Политехническом… Ну, как вам понравился мой институт?.. Рад был с вами познакомиться. До свидания. Все решится в среду.

Я выпятился из кабинета академика Капицы, директора Института физических проблем (ух, какое название!), бывшего директора лаборатории в Кембридже (кстати, ведь она, кажется, была построена специально для него), члена лондонского Королевского общества, ученика самого Резерфорда! И тут мне стало совсем не по себе.

И было не по себе все дни до среды.

2. В зеленом ультрафиолете

Седуксен еще не был придуман. А в среду с утра ноги были мягкие, как ватные подушки, — не могло быть и речи о том, чтобы пересечь город на таких бесформенных конечностях даже с помощью трамвая или автобуса.

Ираклий, видя, в каком я состоянии, «ушел в кусты» — не очень приятно толкать родного брата на вечный позор, явно неизбежный для человека, который плохо стоит на своих двоих и норовит все время на что-нибудь плюхнуться. Но Вива решительно вызвала такси и сама повезла к институту.

— Не смей быть таким мрачным! Гляди веселее, улыбайся, все будет замечательно! — твердила Вива всю дорогу и с этими же словами вытолкнула меня из машины.

Цепляясь за перила, словно старец, карабкаюсь на второй этаж и вижу в преддверье капицевского кабинета участников научного семинара. Памятуя наставления, улыбаюсь, пожимаю руки ученым мужам, пробую даже принять участие в общей беседе.

Ровно в семь появился Капица, и все уселись по своим местам: Капица — за свой рабочий стол, Ландау — спиной к доске, заместитель директора Ольга Алексеевна Стецкая — лицом к доске, прочие экспериментаторы и теоретики сгруппировались вокруг круглого столика с бутербродами, печеньем и конфетами. Студенты расположились вторым кругом, и, чтобы дотянуться до еды, им приходилось класть живот или грудь на головы сидевших в первом круге.

— Вот товарищ Андроникашвили. Доцент из Тиблисского университета. Он там заведует кафедрой. Он хотел бы поработать у нас год-полтора. Он расскажет нам одну из своих работ. Потом мы решим. Пожалуйста! Вам надо будет уложиться в пятьдесят минут, — сказал Капица и добавил: — Всегда лучше рассказывать более сжато, чтобы оставить побольше времени на дискуссию.

Как потом выяснилось, эта фраза, которую он произносил неизменно, находилась в вопиющем противоречии с практикой ведения семинара. Только доклад кончался, Капица задавал два-три вопроса, Ландау говорил: «В общем интересно», а вопросы, доносившиеся со стороны круглого стола, Капице обычно казались несущественными, и оставшееся время все чинно высиживали, говоря о том о сем и поглядывая на стрелки часов…

— Вы разрешите мне рассказать о моей работе, посвященной теории фазовых превращений первого рода в конденсированных системах?

— Да, пожалуйста. Все, что хотите.

Неужели Шальников, который изображает из себя моего друга, будет, как и все, жевать эти бутерброды и хлебать чай? Таки есть: громче всех жует! Кому же мне рассказывать? И самому очень хочется есть — ведь я сегодня от страха даже не пообедал!

— Ну, что же вы? — как бы очнувшись, услыхал я голос председателя.

И я начал.

Пошло как будто гладко. Во всяком случае, все сидели с понимающим и одобрительным видом, хоть и держали стаканы в руках.

И вдруг заминка.

— Что обозначает в вашей формуле буква «и»? — спрашивает Капица. — Кстати, и буква «пи» у вас должна была сократиться!

Что за черт! Никакой буквы «и» на доске нет, а известное всем школьникам «π» должно стоять здесь намертво, безо всяких сокращений…

— Петр Леонидович имеет в виду не «и», а «Е»! Это, Петр Леонидович, у него, наверное, обозначает энергию, — говорит Шальников, лучший и, пожалуй, единственный толкователь капицевских оговорок.