Пути в незнаемое

Я, кажется, тебе писал уже, что получил отдельную комнату для работы. Это очень приятно. Не только потому, что лестно моему самолюбию, так как это тут большая честь, но много стало легче работать. Если опыты удадутся, то мне удастся решить вопрос, коий не удалось разрешить с 1911 г. самому Крокодилу и другому хорошему физику Гейгеру[32]. Нечего тебе описывать эти опыты, ты все равно ничего не поймешь. Я только скажу, что прибор, который я построил, называется микрорадиометр, и я его так усовершенствовал, что могу обнаружить [пламя] свечки, находящейся на расстоянии 2 верст от моего прибора. Он чувствует одну миллионную градуса! Вот посредством этого прибора я измеряю энергию лучей, посланных радием.

Завтра еду в Лондон, так как начинаются каникулы рождественские и лаборатория закрывается. Может быть, поеду на несколько дней в Париж посетить лабораторию мадам Кюри, но это немного проблематично. Я никогда не видел Парижа и с удовольствием слетаю (на аэроплане) туда. Это берет только 2¹/₂—3 часа времени. Как поживает Ленька? Меня его нервы очень беспокоят. Пошлю вам деньжат из Лондона — 2¹/₂ миллиона, специально на дрова. Итак, пока! Всего доброго, целую вас крепко, дорогие мои. Желаю всего-всего хорошего на Новый год. Вспомню вас ровно в 12 часов 1 января. Думаю, вы сделаете то же.

1922 год

Кембридж, 3 февраля 1922

Дорогая моя Мамочка!

Не писал давно (10 дней). Занят очень и было очень много работы. Главное, у меня теперь лекции и доклады. И публика заваливает работой — кому помочь в подсчетах, кому сконструировать прибор. Был также тут московский профессор Богуславский[33], очень симпатичный человек. Он пробыл два дня, и это тоже взяло много времени.

Чувствую, что нужно тебе написать длинное письмо о моих делах… Я откладывал это делать, так как многое еще не выкристаллизовалось. Но теперь можно это сделать. Сейчас поздний час ночи, и я четыре часа занимался, хочется спать. Очень устал! Я сейчас нахожусь в счастливом расположении духа, ибо дела двигаются не без успеха. Главное, важно очень то, что с людьми налаживаются дела. Но много-много еще впереди трудного.

Ты упрекаешь меня, что отхожу от вас. Это нехорошо. Я так много думаю о вас. Я оторванный осколок, странник, отправившийся в погоню за чем-то, и здесь я один всегда. Все, что составляет мое «внутреннее», с вами.

Ты знаешь меня, дорогая, я всю жизнь до сих пор борюсь и куда-то стремлюсь. Куда, не знаю, и зачем — тоже. Но вдали от вас я потому, что это надо… Но ни один день, ни один час я не перестаю чувствовать, моя дорогая, как мне тебя и всех вас недостает. Но что сделаешь. Ну, крепко тебя целую и вас всех.

Кембридж, 7 апреля 1922

Десять дней вам не писал, но работал как вол. Сегодня кончил работу в лаборатории и завтра еду в Лондон, на праздники… Последнее время я работал так: приходил в лабораторию в 10 часов, подготовлялся к опыту до 3, между 3 и 4 [шел] поспать. Потом, между 6 и 9 — опыт (работал после урочного времени по специальному разрешению Крокодила), после приходил домой и подсчитывал результаты, и теперь с уверенностью можно сказать, что опыт мой увенчался успехом.

За это время имел 3 долгих разговора с Крокодилом (по часу). Мне кажется, что теперь он ко мне хорошо относится. Но мне даже немного страшно — как-то уж очень мне говорит комплименты. Зовет меня пить чай к себе в комнату вдвоем. Мне страшно, так как это человек большого и необузданного темперамента. А у этих людей всегда возможны резкие переходы. Но голова его, мамочка, действительно поразительная. Лишен он всякого скептицизма, смел и увлекается страстно. Это человек с таким темпераментом, немудрено [что он] может заставлять работать 30 человек.

Ты бы его видела, когда он ругается! Образчик его разговора: «Это когда же вы получите результаты?», «Долго вы будете без толку возиться?», «Я хочу от вас результатов и результатов, а не вашей болтовни» — и пр.

По силе ума его ставят на уровень с Фарадеем. Некоторые — даже выше. Эренфест пишет мне, что Бор, Эйнштейн и Резерфорд занимают первое место среди физиков и ниспосланы им богом.

Отдохну немного, и надо работать дальше, у меня столько сейчас тем — и своих, и Крокодиловых, — что не знаю, право, как со всем справиться.

Кембридж, 19 июня 1922

Сегодня Крокодил два раза вызывал меня к себе по поводу моей работы. Он читал ее, переделывал некоторые места, и, переделав что-нибудь, он звал меня. Она (работа) завтра утром отправляется в печать. Будет она напечатана в «Известиях Королевского общества» (вроде наших «Известий Академии наук») — самая большая честь, которую может заслужить работа тут. Я, право, не припомню, чтобы за последние 10—15 лет кто-либо из русских печатал в этом журнале свою работу.