Пути волхвов

Владычица Яви взяла Энгле за обе руки, и сердце Нима кольнуло: он чувствовал, случилось что-то непоправимое, после чего не будет ни дороги назад, ни прежней жизни. От рук Владычицы Яви разлилось мерцающее сияние, Энгле обернулся на друзей в последний раз – счастливый донельзя, умиротворённый, расслабленный. Ним окликнул его – звал громко по имени, тянул к нему руки, но Энгле грустно мотнул головой, отвернулся и шагнул с Владычицей Яви по дороге, освещённой светляками. Господин Дорог присел в полупоклоне, взмахнул руками, и светляки взлетели, закружились в воздухе, роняя на еловые стволы неровные блики. Следом за Владычицей Яви шли её прислужники, и Энгле тоже начал истончаться, становиться прозрачным, будто его фигуру выточили изо льда.

На это было страшнее смотреть, чем на собственные изувеченные кисти рук.

Ним лёг на дно телеги, подтянул колени до груди и затрясся от ужаса и рыданий. Велемир стегнул лошадь, и она снова помчалась, вновь поднялся холодный ветер, и телега понеслась даже быстрее, чем прежде, будто кто-то наворожил перед ними ровный, укатанный путь.

Глава 25 Волхвы-соколы и нечистецкая ворожба

У Русальего Озера мне доводилось быть, и не единожды, но ни разу я не видел шутовского стойбища и изб, даже не подозревал, что они где-то здесь прячутся. Подозревал, что замешаны здесь чары скрывающие, а вот кто их навёл – загадка ещё та. На другой день после разговора с Трегором я нарочно спустился к самой воде, чтобы задружиться с мавками-водяницами, поклониться верховному водяному Тиненю, который имени своего не любил и предпочитал, чтобы обращались к нему по званию. Зашёл по колени в ледяную воду, вылил в озеро с полкружки браги, покрошил хлеба. Хоть не покажется Тинень, а знать будет, что это я у его берегов гощу, а не невежда заезжий городской.

Закончив, я отряхнул руки, умылся озёрной водой, а когда обернулся, увидел, что на берегу меня ждёт меченая старуха с бельмами на обоих глазах. Меня передёрнуло: жутью от неё какой-то веяло, и я никак не мог понять, видит она своими белыми глазами или полагается на внутреннее чутьё.

– Что, хотела подсмотреть, как молодой мужик в озере плещется? А я вот так: чуть зашёл, не раздеваясь, подношение оставил и назад.

Бабка качнула головой. Её длинные седые волосы покрывал расшитый платок, дорогой, из мягкой шерсти сработанный, да и платье зимнее стоило немало, в Горвене такие только боярские жёны и дочери носили.

– Трегор хочет, чтобы ты тоже послушал. Кервель вестей собрал, князь считает, тебе будет полезно узнать.

Я не подал виду, что удивился. Вышел на берег, подобрал сапоги, не стал надевать на мокрые грязные ноги, и пошёл за старухой к главному шатру. Краем ума заподозрил даже, что скомороший князь мог бы мне засаду устроить, отомстить за не воткнутый, но занесённый на него нож. И что ж, было бы по совести, я бы согласился с ним.

Но ничего похожего на засаду не оказалось. На лавках в шатре собрались меченые – те самые, которые обычно обедали вместе с князем, его приближённая ватага, что-то вроде дружины. Как только в моей голове родилось сравнение с дружиной, мне тут же стало неловко и боязно за них: все чудные, Морью истерзанные, и малые, и старые, а никто из них, я был уверен, не умел ни стрелять, ни мечом разить, ни даже драться кулаками. Меченые так пугали люд, столько баек про них ходило, а я теперь ясно увидел, до чего они беспомощные.

Скамьи они сдвинули полукругом, а в центре, прямо на земле сидели Трегор и человек, которого бабка назвала Кервелем, – мужчина средних лет, у которого только лицо не было покрыто жёсткими чёрными перьями. Скоморохи повернулись ко мне – и на некоторых лицах отразилось недоверие, на других – любопытство, а на иных и вовсе откровенный страх. Я разозлился немного: что же я, в самом деле, виноват, что Морь оба раза обходила меня стороной? Виноват, что на лице моём нет ни клюва, ни шерсти, ни язвенных следов? Старуха указала мне на свободное место с краю скамьи, и я сел, отодвинувшись как можно дальше от меченых, чтобы не смущать их.

– Вести послушай, Лерис, – сказал Трегор, повернувшись в мою сторону. – Мне подумалось, тебя это тоже касается.

Кервель посмотрел на него недоверчиво, но не стал перечить своему князю. Поднялся, тускло сверкнув смоляными перьями, и произнёс голосом мягким, хрипловатым, будто сорванным:

– Я вернулся из Холмолесского. Местный князь, Страстогор, сгорел от Мори за считанные дни. Люди боятся войны: наследника он не оставил, и если б не Морь и не безликие, двинулись бы уже войска на Горвень.

Меня будто обухом по голове ударили. Страстогор, мой князь, мёртв?! Мой терем пуст? На мой Горвень могут выступить Пеплица и Мохот? И тут же: выходит, Страстогор был уже болен, когда отрекался от меня. Часто первым признаком Мори становилось безумие – так не в безумном ли порыве он написал отказную? Что, если это было не решение Страстогора, а решение больного разума?