Путями истины

Только Темелкен поединка и не видел уже почти. Как улеглось у него на сердце за Родима, так чернота совсем затянула взор. Звуки с новой силой в виски ударили.

Родим обернулся — охнул, подхватил побратима. Тут же Сакар подскочил. Вместе с коня сняли, что делать, не поймут. Сакару вроде не до того бы: Нетвор выкуп стал назначать за снова оглушённого Бедой Своерада, — а не отходит.

Родим потихоньку Требу окликнул. Посмотрел тот: раны следов нет, а огнём горит вой, только вот царапина на виске припухла… Яд, может?

Родим за водой послал, Провора нашёл — в родной дом Темелкена везти решил. Если яд — может, в бане выпарят или отпоят чем? Сакар двоих воев дал — довезти помочь.

Долго смотрел им в след Треба.

Многое испытать успел Родим, но ещё никогда не приходилось ему глядеть, как медленно и словно бы нехотя расстаётся с жизнью тело роднего человека. Мать-то он дитём совсем похоронил.

Провор, отведавший первой в своей жизни крови, тоже был не краше Темелкена, но не видел его Родим. Вой стоял в головах побратима и не отрывал глаз от его бледного лица. Он не смотрел даже, чем занят водун и пришедшая на подмогу ему Ягода, — баб-ведуний постарше не нашлось в тот час свободными в селище, много раненых привезли.

Ягода, нашёптывая, переливала воду туда-сюда из миски в миску, водун вышел вон и вернулся тут же с охапкой веток и трав.

— Один — он иной,
Два — она и вода,
Три — дрова,
Четыре — зола,
Пять — след.
Кто прошёл?
Сняла,
В огонь бросила,
Паром ушло,
Зола скрыла,
Кровь остановила.

В углу тихо сидели Провор и двое склатов.

Темелкен вдруг заговорил что-то, не открывая глаз, по-алатски.

— Что говорит? — спросил Родим подскочившего тут же воя Сакара — Борота, что много торговал с волками и объясниться мог сносно.

— Бредит, — прошептал вой, склоняясь к ложу из соломы и волчьей шкуры. — Отца зовёт. Просит, чтобы взял с собой куда-то. В место какое-то неведомое. Мол, возьми туда… — Склат невольно обвёл глазами низкие своды пещеры водуна.

Неуютно ему под землёй было. Боялся подземья склат. Считали склаты, что лучше в бою смерть встретить, чем в норах таиться. Пещер не рыли.

Родим тоже обвёл глазами жилище водуна и наконец заметил сжавшегося в углу Провора. Не глядел Родим, как сражался он, но знал, что и охоту-то не любил Провор, а охота на человека — в сто злее. Пусть и защищаться пришлось, но не всякий сердце воя имеет, а и вой первый бой свой всегда помнит, иначе не волк он — пёс бешеный.

Родим поманил Борота и второго, мало знакомого ему склата, показал на Провора: «Проводите до селища, а сами идите. В руках богов всё».

Вои головами закачали: спросит, мол, Сакар — какие новости? А новостей нет. Значит, ждать надо, что водун скажет про Темелкена.

А водун развёл огонёк малый, вскипятил наговорённую Ягодой воду, распарил в горшке травы и стал обкладывать раздутый висок Темелкена. Ярга, помогая, всё пришёптывала что-то женское.

Для Родима мир уже уменьшился до кельи, узким стал, тесным… Только звезды проступали из темноты, или мерещилось ему.

Про то, чтобы снести Темелкена к водуну, — Ягода надоумила. Сначала-то в селище привезли.

Если бы ведал Родим, как боялся за него во время дурной этой битвы мучимый предчувствиями Темелкен. А вона как вышло.

Рассердился-таки бог. Но кто? Кресс или Хорс? Родим решил, что Кресс. В Хорсе он лукавства не видел.

А вот Кресс — хитёр. Он частью человек, оттого и обманщик. В далёкие дни, когда были люди осенены духом, но неразумны ещё, полюбил Вышний Раз создание своё, ведь были тогда люди прекраснее, чем теперь, ростом могучи, лицами светлы. И родился у Вышнего Раза и девы земной сын: не бог и не человек. Дух отцовский в теле людском не удержался, но след оставил. Развилась с колыбели в дите хитрость неимоверная. Уже младенцем обманывал он мать и отца своих, бусы материны в люльке своей прятал. А когда подрос мальчик, глянул он на людей и понял, что неразумны они, а лишь осиянны только. И дал он им разум свой хитрый, сказав, что от Вышнего Раза он взращён. Но мать обман распознала сердцем и прогнала сына. И родился у неё от Вышнего Раза другой сын, который смог вместе с разумом уже и дух отца принять. И назвали его Род. А старшенький Кресс обиделся и…

— Уходит он, — шепнула Родиму Ягода.

«Как уходит? Куда?»

— Водун не велел тебе сказывать, а я скажу. То не яд уже. Яд на убыль пошёл. Кровь у него иная. Домой она его тянет. А где дом — не спрошай, не знаю я. Только — чужой он здесь. Как яд ему в кровь вошёл, так кровь его — к своей взывать стала. А его кровь далеко. И он за ней уйдёт. А не пустим — ума лишится.

— Так мы побратимы же, — прошептал Родим. — Во мне его кровь, в нём — моя.

— Потому водун и не велел тебе говорить. Не удержит, мол, и сам сгинет…