Путин. Человек с Ручьем

В Турине, например, ты сидишь прямо за скамейкой запасных на каждом без исключения хоккейном матче. Начинаешь понимать, что у них реально там происходит. Усидеть, конечно, непросто: билетов-то туда нет… Пресс-трибуна далеко и высоко… В какой-то момент в последней игре ты ошарашен вдруг тем, что главный тренер вообще перестает контролировать ситуацию, и пятерки одну за другой начинает выпускать на лед капитан сборной. А просто всем на нашей скамейке очевидно, что тренер делает не то, ему это даже игроки говорят, а у самого тренера истерика такая: ну тогда выходите сами на лед! И ты все это видишь, слышишь… И они проигрывают и выбывают. Ты видишь, что некоторые плачут — подолгу причем. И в конце концов поздно вечером ты находишь капитана сборной и разговариваешь с ним — а у него страшно накипело, но он, конечно, не хочет про это говорить и ни за что не собирается. А ты рассказываешь ему такие подробности того, чему сам был свидетелем, что его буквально трясти начинает, и тогда он сам начинает рассказывать… И выходит заметка. Но для этой заметки ты просидел пять матчей за скамейкой запасных.

Я делал на Олимпиадах свое дело честно и терпеливо. Так же, как писал про Путина. И он, и другие политики к такому привыкли. А спортсмены — нет. И первые две Олимпиады было тяжело очень. А потом они сами потянулись ко мне. Не все, конечно. Но возьму на себя смелость сказать, что лучшие — да. Некоторые стали моими близкими товарищами.

И я понимаю, что все непросто было для спортивных журналистов. Покойный ныне, к несчастью, Гена Швец, который был пресс-секретарем ОКР, подошел ко мне на второй моей Олимпиаде — на первой я не был с ним еще знаком — и сказал: «Господи, как хорошо, что вы появились в нашем сообществе! Вы их хоть встряхнули. Они вроде хоть немного начинают и сами двигаться».

Мне, конечно, проще: я откровенно разговариваю со спортсменами, мне нечего терять, мне-то что — я приехал, поработал и уехал и вернусь к работе спортивного журналиста только через два года. А они остаются в большом спорте. А я ухожу в большую политику.

И я понимаю, что кому-то из них больно. В книге воспоминаний (а как же не написать воспоминания уже загодя, пока еще ты, слава богу, в деле) одного спортивного журналиста о той Олимпиаде он рассказал, как их, большую группу журналистов «Советского спорта», которая там работала… я не помню, сколько их там было: то ли 9, то ли 12… начинала пытать их начальница Елена Войцеховская. За то, что в течение всего хоккейного турнира в Турине все их заметки о хоккее, которые они так самозабвенно писали — а ничего более великого, чем хоккей, не существует на Олимпиаде (ну, может, фигурное катание еще), тем более для нас, — так вот, все эти заметки, она им объясняла, вместе взятые, не стоят той, что вчера написал Колесников про всю эту историю. И вот они начинали ей объяснить… И этот журналист в своей книжке тоже начинает объяснять, что, мол, да, конечно, вечером они приходят, эти спортсмены, в «Bosco-клуб», там, значит, они неизбежно принимают, и вот когда у них уже развязан язык, к ним подходит Колесников… и действительно, чего бы ему не записать, раз они ему говорят. А нас туда, в «Bosco-клуб», где они выпивают, даже не пускают.

И я допускаю, что для кого-то это вполне может быть реальным объяснением такого феномена, с их точки зрения. Ведь они сами ничем другим объяснить появление таких заметок не могут: может, сами так привыкли работать, поди разбери.

Но они же знают на самом деле, что Алексей Ковалев не пьет. И почти все так. А если не знают, вообще не о чем говорить.

Между прочим, состав журналистов кремлевского пула в этом смысле тоже интересный. Кто-то еще совсем недавно работал в отделе спорта, а кто-то вообще нигде не работал. Но редакция сказала «надо», отправили списки перед Новым годом в службу аккредитации, а там демократия: технических противопоказаний нет — все, ты в пуле. И дело пошло. И если посмотреть, то мало людей, которые сейчас работают в пуле, до этого занимались политической журналистикой. Люди обучаются на ходу, и я не знаю даже, как к этому относиться. Я даже считаю себя в этом смысле более подготовленным к такой работе, хотя в принципе тоже занимался немного другой журналистикой.

Но я, по крайней мере, прошел через все события, начиная с 89-го года, через горячие точки, через огромное количество митингов, демонстраций, прежде всего оппозиции — коммунистов, демократов. Я работал в отделе информации «Московских новостей», и это было мое ежедневное занятие: я отвечал за эти митинги и демонстрации. И в этом смысле я был каким-то образом готов к той действительности, в которую я окунулся, как Владимир Путин — в чан с кумысом в Татарстане. Да, я все-таки подготовился к этой реальности. И книга «От первого лица» что-то, конечно, мне дала для понимания — некоторых хоть всего-навсего процессов, но тем не менее.