Путин. Человек с Ручьем

Перейдя к делу, господин Путин проанализировал причины кризиса, притом что господин Шваб предложил не зацикливаться на этом. Владимир Путин мог и не говорить ничего такого. Но тогда у него не было бы повода сказать:

— Практически любое выступление на тему кризиса начинается с упреков в адрес США. Я не буду этого делать.

И господин Путин продолжил:

— Напомню лишь, что всего год назад с этой трибуны звучали слова американских представителей о фундаментальной устойчивости и безоблачных перспективах экономики США. Сегодня же гордость Уолл-стрит — инвестиционные банки практически перестали существовать. За год им пришлось признать потери, превосходящие их прибыли за последнюю четверть века. Только один этот пример лучше всякой критики отражает реальное положение дел.

Начало речи мало чем отличалось от концептуальной мюнхенской речи двухлетней давности. В этом смысле Владимир Путин был абсолютно последователен. Он говорил тогда в основном о том, что у однополярного мира нет никаких перспектив, но говорил это так, что даже у людей, которые сидели не в зале заседания, а в пресс-баре, как мы, мурашки бегали по коже.

Теперь господин Путин был безразличен и даже холоден к собственным выводам, что, по идее, должно было бы еще больнее ранить американцев, которых много было в конгресс-холле форума. Он констатировал то, что раньше яростно доказывал, и в этом смысле пошел дальше своей мюнхенской речи.

— Серьезный сбой, — продолжил Владимир Путин, — дала сама система глобального экономического роста, в которой один региональный центр бесконечно печатает деньги и потребляет блага, а другой производит недорогие товары и сберегает напечатанные другими государствами деньги (очевидно, он имел в виду Россию и Китай, вместе взятые. — А.К.).

Этот Владимир Путин всем был хорошо известен. Он говорил то, чего от него ожидали, хотя все, наверное, понимали, что это — только начало (не предвещающее, конечно, ничего, как всегда, хорошего). Даже люди, сидевшие на сцене, переглядывались с удручающе понимающими усмешками.

Но оказалось, что это было не начало, а конец. Ничего подобного больше господин Путин за все следующие полчаса так и не сказал. Все, что он произнес после этого, поставило аудиторию в тупик. Заметив, что «пирамида ожиданий» рухнула, господин Путин перешел к тому, что «нельзя позволить себе скатиться к изоляционизму и безудержному эгоизму».

Он понимал, наверное, что его позиция, мягко говоря, уязвима. В конце концов, правительство принимало и принимает меры, которые являются стопроцентно изоляционистскими. Недавно в Германии господин Путин даже, можно сказать, извинялся перед госпожой Меркель за то, что немецкие автомобили и комбайны после повышения ввозных пошлин вряд ли будут покупать в России, и утешал ее тем, что это повышение зато не касается немецких комплектующих.

Наверное, поэтому он оговорился:

— И даже если в условиях кризиса определенное усиление протекционизма окажется неизбежным, то здесь всем нам нужно знать чувство меры.

То есть он считает, что по крайней мере ему оно пока не изменило.

— Вторая возможная ошибка, — заявил премьер, — это чрезмерное вмешательство в экономическую жизнь. Слепая вера во всемогущество государства… В Советском Союзе в прошлом веке роль государства была доведена до абсолюта, что в конце концов привело к тотальной неконкурентоспособности экономики. Этот урок нам дорого обошелся.

Такого от премьера, уверен, не ожидал услышать никто. («Что, — с торжеством сказал мне один из членов российской делегации через несколько минут после речи господина Путина, — ждали еще одного Мюнхена?! Не дождались!..»)

А уж когда Владимир Путин заговорил про то, что в последние несколько месяцев «происходит размывание духа предпринимательства, который надо беречь и не давать бизнесменам возможности перекладывать ответственность за их решения на государство», я подумал, что в подготовке речи принял посильное участие на правах консультанта бывший советник Владимира Путина Андрей Илларионов.

Потом премьер произнес, что «бизнесу необходимо списание безнадежных долгов» и «плохих» активов (замминистра экономического развития России Станислав Воскресенский позже, уже ночью, подробно объяснял, что имел в виду премьер. Речь идет не о прощении банкам долгов и не о том, что они, в свою очередь, простят безнадежных клиентов с выданными им кредитами, а о том, что возможно «разделение проблемных банков на две части: одну, с «плохими» активами, которые будут реструктурированы и станут управляться новой командой менеджеров, и на другую, «здоровую» часть»).

— Уклониться от расчистки балансов — значит законсервировать и затягивать кризис, — продолжил премьер.

Он добавил, что «в основу реформы стандартов аудита, бухгалтерской отчетности, системы рейтингов должно быть положено возвращение к понятию фундаментальной стоимости активов».

— Как этого добиться, — продолжил он, — вопрос. Давайте вместе подумаем.