Путин и СССР

А ему дано вытерпеть, выдержать, выстоять. Не для того ли, чтобы уже после своих семидесяти в романе «Бермудский треугольник» и в повести «Без милосердия» создать потрясающий образ проклятых девяностых, когда страна и люди ломались через колено, когда губилось все лучшее, а зло торжествовало и хохотало?

Девяносто лет… Большая жизнь большого писателя. По дороге к нему на сей раз я прикидывал, что родился он меньше чем через два месяца после кончины Ленина, то есть все последующие годы становления, защиты и величия Советского Союза, созданного Лениным, стали частью его биографии. Долг перед родной страной вел его по жизни, и он с чистой совестью может сказать, что от долга не уклонялся. Пароль верности и мужества — Сталинград определит не только тему одного из самых сильных его произведений, но и в целом характер отношения к литературному труду как к главному делу жизни, неотделимому от интересов и забот Родины.

Если представить мысленно все, что написано им, складывается впечатляющая панорама бытия страны за семь десятилетий. Своего рода художественная история в романах и повестях, где «Горячий снег» и «Последние залпы» сменяются «Тишиной», а затем наступают «Берег» и «Выбор», влекущие за собой «Игру», «Искушение» и, наконец, трагический «Бермудский треугольник»…

Творчество его, как и жизнь, хронологически делится надвое — советский период и время уничтожения всего советского. При этом не отпускают писателя с невероятной остротой стоящие вопросы: что же с нами произошло, что происходит? Он даже напрямую выносил их в заголовки своих публицистических статей, и ни одна беседа наша так или иначе без обращения к роковым вопросам о судьбе страны и народа не обходилась.

* * *

… Вот о чем думал я, подъезжая к даче, где они с женой ныне живут круглый год. Встречают радушно оба. Он подтянутый и энергичный, как всегда: день по-прежнему начинает с зарядки. А Валентина Никитична, подруга его верная на всю жизнь, сразу же старается создать самые благоприятные условия для делового нашего разговора. Который, замечу, начинается почти с порога.

Предательству нет оправданий.

Да, я спрашиваю, смотрел ли он по телеканалу «Россия 1» фильм «Биохимия предательства», показанный вечером накануне. Оказывается, смотрел.

— И какое впечатление?

— Двойственное. С одной стороны, конечно, хорошо, что телевидение показывает фильм о Власове и власовщине отнюдь не в однозначно позитивных тонах, как было, по существу, всю последнюю четверть века, когда апология предательства стала чуть ли не нормой в нашем обществе. А с другой… Знаете, не хватало мне четкости и резкости в оценке этой фигуры. Если хотите, не хватало мужских интонаций, настоящего гнева!

Когда возникает и маячит на экране лицо предателя, изменника, причем явного, которому нет и не может быть оправданий, разговор о нем следует вести предельно жестко. Это было в комментариях Юрия Жукова, которые мне понравились. Но тут же авторы начинают как бы микшировать, смягчать эту определенность, размывая ее некоей полифонией на манер горбачевского «плюрализма».

И появляются серьезные сомнения: осуждение ли возьмет верх в сознании зрителей, особенно молодых, или, может быть, оправдание? Как же, боролся-то, видите ли, против тоталитаризма, большевизма, за «новую Россию»!

Между тем это есть лишь прикрытие обыкновенного шкурничества. Достаточно вспомнить, с какими словами он сдавался в плен: «Не стреляйте, я генерал Власов».

— Хотя, наверное, стоило бы застрелиться…

— Что вы! Для шкурника, думающего только о себе, это немыслимо. С психологией предательства такое несовместимо: у изменника гниющее нутро. И надо беспощадно вскрывать эту психологию, которая ничего, кроме презрения, у меня не вызывает.

Фигура, про которую мы говорим, всегда была до крайности мне отвратительна. Даже физиономия его, которую впервые увидел в листовках, призывавших нас в рай немецкого плена. А позднее я специально занимался этой историей, когда писал «Горячий снег». Дело в том, что сын генерала, героя моего, оказался в армии, которой командовал Власов, и я даже написал на эту тему целую главу. Но по совету Твардовского потом изъял ее.

— Твардовский читал рукопись?

— Он почти все мое читал.

— А почему дал такой совет?

— Глава, по его мнению, уводила от основной темы, и я с ним согласился.

— Но давайте, Юрий Васильевич, вернемся к телефильму. Согласитесь, он ведь не только о Власове. Связанные с Власовым события становятся поводом, чтобы обратиться ко времени, гораздо более близкому нам. И тогда появляется физиономия генерала КГБ Калугина, мелькает на экране (правда, только мелькает!) даже сам Горбачев, а в речах сегодняшних российских «философов» начинают звучать рассуждения, что лучше бы поскорее разделить Россию на части, и пусть Владимирское, Московское и прочие княжества, каждое само по себе, решают, скажем, проблему миграции…