Путём всея плоти

— О, юные друзья мои! Обратитесь, обратитесь, обратитесь ныне же, пока ещё длится день сей — сейчас, сию минуту! Не задерживайтесь даже, чтобы препоясать чресла ваши; не оглядывайтесь назад даже на мгновение, но устремитесь на лоно Христа, которого всякий ищущий Его находит, устремитесь прочь от страшного гнева Божия, который ожидает всякого, кто не знает блага мира своего. Ибо Сын человеческий грядет, яко тать в ночи, и ни один из нас не знает, в какой день призвана будет душа его. И если есть здесь хоть один услышавший меня, — и он на мгновение охватил взглядом почти всех слушателей, но в особенности эрнестову команду, — то я буду считать, что не впустую ощутил зов Господа, не зря прозвучал мне голос в ночи, повелевший мне поспешить сюда, ибо здесь есть избранный сосуд[192], нуждающийся во мне.

На этом мистер Хок закончил, как оборвал. Его искренность, внушительный вид и блестящая манера изложения произвели больший эффект, чем мне удалось передать приведёнными выше словами; сила таилась больше в нём самом, чем в содержании его речи; последние же, таинственные слова о голосе в ночи произвели эффект прямо магический; не было ни одного, кто не низвёл бы очи долу, кто не поверил бы в сердце своём, что именно он и есть тот избранный сосуд, ради которого Бог специально и направил мистера Хока в Кембридж. Но даже если это и не так, то всё равно каждый ощущал, что вот сейчас впервые находится в живом, настоящем присутствии человека, имевшего непосредственное общение со Всемогущим, и тем самым вдруг стократно приблизился к чудесам Ветхого Завета. Они были поражены, если не сказать напуганы, и как бы по молчаливому соглашению все одновременно встали, поблагодарили мистера Хока за проповедь, скромно и почтительно попрощались с Бедкоком и другими симеонитами и вышли все вместе вон. Ничего нового по сравнению с тем, что они слышали всю жизнь, они не услышали и сейчас; так отчего же это так их огорошило? Отчасти, думаю, оттого, что они в последнее время стали мыслить более серьёзно и теперь находились в открытом для впечатлений состоянии духа; частично также благодаря тому, что, поскольку проповедь проходила в небольшой комнате, у каждого создалось сильное ощущение, что обращаются непосредственно к нему; частично же, наконец, виной тому логическая последовательность, отсутствие преувеличений и тот вид глубокой убеждённости, с какими говорил мистер Хок. Его простота, несомненная искренность и серьёзность произвели на них сильное впечатление ещё до того, как он упомянул о своей особой миссии, а это последнее скрепило всё воедино, и слова «Не я ли, Господи?»[193] лежали у каждого на сердце, когда они понуро брели домой по залитым лунным светом дворам и колоннадам.

Что происходило между симеонитами после того, как эрнестова команда ушла, я не знаю, но если результаты вечера не окрылили их в немалой степени, то тогда действительно они были мелкой рыбешкой. Шутка сказать, один из друзей Эрнеста играл в университетской сборной по футболу, а вот, побывал лично в общежитии у Бедкока и выполз оттуда, попрощавшись так же кротко, как и любой из них. Это ли не успех, и немалый?

Глава L

Эрнест почувствовал, что в его жизни настал поворотный момент. Теперь он откажется ради Христа от всего — даже от табака.

Итак, он собрал все свои трубки и кисеты и запер их в чемодане, а чемодан задвинул под кровать, с глаз долой — и, насколько возможно, из сердца вон. Сжигать он их не стал — а вдруг придёт к нему кто-нибудь в гости и захочет покурить; свою-то собственную свободу он может ограничить, но ведь курение не грех, для чего же мучить людей?

После завтрака он пошёл навестить некоего Доусона, который был вчера в числе слушателей мистера Хока; тот готовился принять сан ближайшим постом, то есть всего через четыре месяца. Он всегда был человеком весьма серьёзного ума — даже, на вкус Эрнеста, слишком серьёзного; но времена уже изменились, и Доусон с его несомненной искренностью мог в этот момент стать Эрнесту подходящим советчиком. Проходя первым двором Св. Иоанна по пути к Доусону, он повстречал Бедкока и поздоровался довольно учтиво. Такое проявление внимания вызвало вспышку экстатического сияния, которое периодически появлялось на лице Бедкока и которое, знай Эрнест побольше, напомнило бы ему Робеспьера. Но Эрнест и так этот блеск заметил и бессознательно, ещё не умея сформулировать, разглядел у этого человека внутреннее беспокойство и стремление самоутвердиться; Бедкок был ему неприятен сильнее прежнего, но поскольку именно благодаря ему Эрнест получил возможность обрести несомненные духовные блага, он чувствовал себя обязанным держаться с ним корректно, и он держался.