Путём всея плоти

Вернувшись в мае 1858 года в Кембридж на летний семестр, Эрнест и несколько его друзей, тоже собиравшихся принять сан, решили, что пришло время заняться этим делом посерьёзней. Они стали чаще ходить в церковь и устраивать вечера, не очень их афишируя, где изучали Новый Завет. Они даже начали заучивать наизусть греческие оригиналы Павловых Посланий. Они занялись комментариями Бэвриджа на «Тридцать девять статей» и Пирсона на Символ веры; в часы досуга они читали «Таинство благочестия» Мора[182], которое Эрнеста очаровало, и «Жить и умирать в святости» Тейлора[183], и это тоже произвело на него очень сильное впечатление благодаря, как ему казалось, блестящему языку. Они предали себя водительству декана Алфорда[184] и его примечаниям к греческому тексту Евангелия, что помогло Эрнесту лучше понять, что подразумевалось под «трудностями», но также дало почувствовать, насколько мелки и беспомощны выводы немецких неологов[185], с чьими работами он, несведущий в немецком, ранее знаком не был. Иные из его друзей, разделявших с ним ученые занятия, были из колледжа Св. Иоанна, в стенах которого часто и проходили многие их собрания.

Не знаю, как слухи об этих полутайных вечерах достигли симеонитов, но каким-то образом достигли: собраний не было уже несколько недель, а все их участники получили циркулярное письмо, в котором сообщалось, что преподобный Гидеон Хок[186], знаменитый лондонский проповедник-евангелист, о чьих проповедях много говорили, собирается нанести визит в Св. Иоанне своему юному другу Бедкоку[187] и был бы рад сказать несколько слов тем, кто пожелал бы послушать, у Бедкока в общежитии, такого-то числа мая месяца.

Бедкок был одним из самых бесславных симеонитов. Он был не только безобразен собой, грязен, дурно одет, нагл и во всех отношениях отвратителен, он был ещё и калека и ходил раскорякой, чем заслужил прозвище, которое я могу лишь приблизительно передать словами «тут мой зад и там мой зад», ибо нижние области его туловища демонстрировали себя так подчёркнуто, что при каждом его шаге казалось, будто они вот-вот разлетятся в разные стороны, как две крайние ноты альтерированного секстаккорда. Можно себе представить, как изумились получатели этого циркулярного письма. Сюрприз действительно дерзкий, но, как и многие другие калеки, Бедкок был человек нахрапистый и неукротимый, агрессор, использующий любую возможность, чтобы перевести боевые действия на территорию противника.

Эрнест и его товарищи держали совет. Было решено, что, поскольку они готовятся в священники, и им, следственно, не подобает возноситься по сословному признаку, а, кроме того, будет полезно поближе рассмотреть проповедника, чьё имя у всех на устах, то они это приглашение примут. В назначенное время они, исполненные смущения, смирения и самоуничижения, отправились в общежитие к человеку, на которого прежде смотрели не просто свысока, а как бы с неизмеримых высот, и общения с которым ещё пару недель назад и представить себе не могли.

Мистер Хок выглядел совсем иначе, чем Бедкок. Он был замечательно хорош собой, вернее, был бы хорош, если бы не его тонкие губы и жёсткое, несгибаемое выражение лица. Чертами он походил на Леонардо да Винчи и был, кроме того, ухожен, розовощёк и полон здоровья. Держался он в высшей степени обходительно и проявлял много доброго внимания Бедкоку, которого, кажется, высоко ценил. Наших юных друзей это порядком огорошило и заставило несколько понизить себя в собственных глазах и повысить Бедкока, вопреки нашёптываниям всё ещё сидящего в них ветхого Адама[188]. На проповедь пришли знаменитые «симсы» из Св. Иоанна и других колледжей, но не так много, чтобы полностью растворить в себе эрнестову команду, как я краткости ради буду её называть.