Путём всея плоти

Эрнест не усмотрел тут ни одного слабого места. Эти идеи смутно витали и в его мозгу, но ему никогда не приходилось их ухватить и расставить по местам. А уловить ложные аналогии и неуместность метафор ему недостало сообразительности; по сути дела, он был просто младенцем в руках своего коллеги-викария.

— И к чему же, — продолжал Прайер, — всё это нас ведёт? Во-первых, к необходимости исповеди, и протестовать против этого столь же нелепо, как и против анатомирования при обучении студентов-медиков. Да, конечно, этим молодым людям приходится видеть и делать много такого, о чём нам с вами и думать не хочется, но если они к этому не готовы, им лучше избрать другую профессию; они даже могут заразиться трупным ядом и умереть, но они вынуждены идти на такой риск. Так и мы, если мы стремимся стать священниками на деле, а не только по названию, мы должны познать самые мельчайшие и самые отвратительные детали греха, чтобы уметь распознавать его на самых разных стадиях. Кому-то из нас придётся в таких экспедициях даже погибнуть. Но с этим ничего не поделаешь; в любой науке есть свои мученики и жертвы, и никто из них не заслужит большей благодарности от человечества, чем те, кто падёт на ниве духовной патологии.

Эрнесту становилось всё занятнее, но, по кротости души, он ничего не сказал.

— Я не желаю такого мученичества для себя, — продолжал Прайер, — наоборот, я изо всех сил постараюсь его избежать, но если Богу будет угодно, чтобы я погиб при исследовании того, что считаю самым рациональным для Его прославления, — тогда, говорю я, не моя воля, а Твоя, о Господи, да будет[201].

Это было уже слишком, даже и для Эрнеста.

— Мне рассказывали об одной ирландке, — сказал он улыбаясь, — которая говорила, что она — мученица пьянства[202].

— Так и есть, — возразил Прайер с теплотой в голосе — и начал разглагольствовать о том, что эта добрая женщина была экспериментатором, чей эксперимент, пусть и имеющий катастрофические последствия для неё самой, полон назидания для других. Так что она действительно мученица или свидетельница о страшных последствиях невоздержанности во спасение тех, кто, если бы не её мученичество, втянулся бы в пьянство. Она была человеком несбыточной мечты, и её провал при взятии определенного рубежа послужил доказательством, что рубеж неприступен, и что надо оставить всякую попытку его взять. Это было для человечества почти так же колоссально, как если бы рубеж был взят. Кроме того, — добавил он несколько поспешно, — границы добродетели и порока страшно размыты. Половина пороков, которые мир громче всего осуждает, имеют в себе семена добра, и лучше с умеренностью им предаваться, чем избегать совершенно.

Эрнест робко попросил привести пример.

— Нет-нет, — отвечал Прайер, — я не буду приводить примеров, а приведу формулу, которая охватывает все примеры. Она в том, что не может быть полностью порочным образ поведения, который не оказался истреблён в среде самых видных, самых энергичных, самых развитых народов, несмотря на многовековые попытки его искоренить. Если порок, несмотря на все усилия такого рода, сохраняет свои позиции в среде высших рас, то он наверняка основан на некой непреложной истине или на неком факте человеческой природы и должен обладать каким-нибудь компенсирующим достоинством, игнорировать которое мы просто не можем себе позволить.

— Но, — неуверенно заметил Эрнест, — не значит ли это отбросить всякие различия между праведностью и неправедностью и оставить людей безо всякого нравственного руководства?

— Не о людях речь, — последовал ответ, — это наша забота быть для них наставниками, ибо сами они были, есть и всегда будут неспособны направлять себя самостоятельно. Мы должны говорить им, что им должно делать, а при идеальном состоянии дел мы должны иметь возможность заставлять их это делать — надо думать, такое идеальное положение наступит тогда, когда мы будем лучше подготовлены профессионально, и ничто так не продвинет нас по этому пути, как отличное знание нами духовной патологии. Для этого необходимы три вещи: во-первых, абсолютная свобода эксперимента для нас, духовенства; во-вторых, абсолютное знание того, что думают и делают миряне, и какие мысли и действия приводят к каким духовным кондициям; и, в-третьих, сплочённость наших рядов. Если мы хотим чего-то добиться, мы должны быть тесно сплочённым организмом, при этом резко отделённым от мирянства. И мы должны быть свободны от уз, которые налагают жена и дети. Не могу выразить того ужаса, который охватывает меня, когда я вижу, как английские священники живут в гласном браке — по-другому это не назовёшь. Это прискорбно. Священник должен быть абсолютно бесполым, если не на практике, то уж точно в теории, причём теория эта должна быть общепризнанной настолько, чтобы никто не смел её оспаривать.

— Но разве, — сказал Эрнест, — Библия не сказала уже людям, как им надлежит и как не надлежит поступать, а наше дело разве не в том, чтобы настаивать на том, что содержится в Библии, а всё остальное оставить в покое?