Путём всея плоти

И тогда он выложил всё, и самое неприятное — это то, что в чём-то он был совершенно прав. Если принять его исходные посылки, то его выводы были вполне логичны, а при этом, поскольку он уже принял сан, я не мог вступать с ним в спор об его исходных посылках, чего не преминул бы сделать, представься мне такая возможность до его рукоположения. Кончилось тем, что я вынужден был ретироваться — не в лучшем расположении духа. Дело, пожалуй, в том, что я любил Эрнеста, и меня расстроило то, что он стал священнослужителем, и также то, что священнослужителю предстояло получить так много денег.

На обратном пути я немного посудачил с миссис Джапп. Мы с ней с первого же взгляда распознали друг в друге «не очень регулярно посещающих церковь», и это развязало ей язык. Она сказала, что Эрнест умрёт. «Он слишком хорош для этого мира, да и выглядит таким печальным, прям как этот парнишка Уоткинс из „Короны“, что помер на той неделе, а кожа-то у бедняги вся была, как мел, белая; не буду врать, а говорят, что застрелился. Его как раз несли, я встретилась, мы как раз с моей Розой шли за пивом, у неё ещё рука вся перевязанная была. Она своей сестре сказала, что, мол, пойдёт к Перри купить пряжи, чтобы та токо отвязалась, а на самом деле чтобы мне принести пива, дай ей Бог здоровья, добрая душа, кто ещё так постарается для старушки Джапп, и всё они врут, гады, что она, мол, распутная; эт’ я не к тому, что я распутных не люблю, я нормально; я лучше распутной полкроны подарю, чем порядочной поставлю кружку пива, а только просто не люблю связываться с гулящими, вот и всё тут. Ну, в общем, они его забрали, ну, уж домой-то не понесли, какой там, ну, а он так это, понимаете, ловко проделал. У него жена в деревню уехала к матери, всегда про мою Розу уважительно так говорила. Вот бедняга, царство ему небесное. Да, так вот, сэр, можете мне поверить, у мистера Понтифика на лице написано, прям как у Уоткинса; такой иногда бывает озабоченный, прям как выжатый весь, то из-за одного, то из-за другого, да прям из-за всего, потому как ну ничегошеньки не знает, прям как младенец какой, ей-богу, ни капельки ничего не знает; что твоя обезьянка у шарманщика, да и та больше знает жизни, чем мистер Понтифик. Не знает — я так думаю…»

Тут её прервал соседский мальчик, посланный к ней за чем-то, иначе никому не известно, на чём и когда она закончила бы свои излияния. Я воспользовался случаем, чтобы бежать, но прежде дал ей пять шиллингов и велел записать мой адрес, потому что сказанное ею меня напугало. Я велел ей, буде она заметит ухудшение в своём постояльце, немедленно прийти и известить меня.

Проходила неделя за неделей, она не являлась, и я решил, что делать больше, чем уже сделал, я не обязан, а лучше всего оставить Эрнеста в покое, потому что мы лишь докучаем друг другу.

Прошло немногим более четырёх месяцев по рукоположении, и эти месяцы не принесли ему ни радости, ни просто удовлетворения. Всю жизнь он прожил в доме священника, и можно было бы ожидать, что он неплохо знает, что такое быть священником. Он и знал — сельским священником; однако он выстроил себе идеал того, каким должен быть священник городской, и делал слабые, неуверенные попытки этому следовать, но у него всё как-то не получалось.

Он жил среди бедняков, но понимал, что узнать их ему не удаётся. Мысль о том, что они сами должны прийти к нему, оказалась ошибочной. Он и впрямь навещал нескольких старых калош, позаботиться о которых попросил его настоятель. Там были старик со старухой, жившие через дом от Эрнеста; был паяльщик по имени Честерфилд; пожилая леди по фамилии Гоувер, слепая и прикованная к постели, которая только жевала и жевала своим бессильным, беззубым ртом, пока Эрнест говорил с нею или читал, а больше ни на что не была способна; был некий мистер Брукс, тряпичник и старьёвщик, на последних стадиях водянки — и ещё с полдюжины подобных. И к чему были все эти посещения? Паяльщик жаждал похвалы и любил одурачить джентльмена, чтобы тот терял время на почёсывание у него за ушком. Миссис Гоувер, нищая старуха, хотела денег, и когда Эрнест дал ей шиллинг из Фонда леди Энн Джонс, она сказала, что это «немного, но ко времени», и всё шамкала и шамкала в знак признательности. Эрнест иногда одаривал её из своего кармана, но, как теперь сам признаётся, даже и половину того, что следовало бы, не давал.

А что он мог ещё сделать для неё хоть минимально полезного? Право, ничего; эпизодические дары в полкроны для миссис Гоувер не могли переродить вселенную, а на меньшее Эрнест не соглашался. Мир расшатался[208], а он, вместо того чтобы ощущать для себя проклятием быть рождённым, чтобы вправить ему суставы, считал себя как раз таким человеком, которому сия работа по плечу, и ему не терпелось за неё взяться, да только он не знал, с чего начать, ибо начало с мистером Честерфилдом и миссис Гоувер не выглядело многообещающим.