Путём всея плоти

Но сначала, подумалось ему, хорошо бы набросать нечто вроде плана кампании; и вот он придумал несколько изящных поворотов темы, которые должны недурно сработать, — ну, то есть, в случае, если мистер Холт соблаговолит отвечать на предложенные ему вопросы в соответствующие моменты беседы. Однако мистер Холт — неповоротливая туша с бешеным темпераментом, и, пришлось Эрнесту признать, никогда не знаешь, что может вывести его из равновесия. Из девяти портных, как говорится, не сделаешь одного священника, но и из девяти эрнестов не сделаешь одного холта. Что если портной впадет в буйство, как только Эрнест взойдёт на порог? Что тогда? Мистер Холт у себя дома и имеет право ожидать, чтобы его не беспокоили. Да, это его юридическое право, но разве и моральное тоже? Нет, Эрнест так не считает, принимая во внимание его образ жизни. Ну, хорошо, оставим это; если этот человек впадет в буйство, что сможет сделать Эрнест? Павел в Ефесе боролся с дикими зверями[214] — это, конечно, было совершенно ужасно, — но, может быть, они были не такие уж дикие, эти звери? Заяц или канарейка тоже дикие животные; но уж там дикие или не совсем дикие, а никаким зверям не устоять против апостола Павла, ибо он был исполнен Духа; чудом было бы, если бы невредимыми остались именно дикие звери, а не апостол Павел; но Павлу павлово, Эрнест же понимал, что не посмеет начать обращение мистера Холта с драки. Какое! Когда он услышал, как миссис Холт вопит «убивают», он закрылся с головой одеялом и принялся ждать, когда начнут капать на пол просочившиеся через потолок капли крови. Его воспалённое воображение воспринимало любой звук как «кап-кап-кап», а пару раз ему даже показалось, что кровь уже капает на его одеяло; но он ни разу не попытался пойти наверх и спасти бедную миссис Холт. К счастью, всякий раз наутро миссис Холт оказывалась в добром здравии.

Эрнест уже отчаялся было придумать подходящий способ выйти на духовное общение со своим ближним, когда его осенило, что, может быть, проще всего начать с того, что пойти наверх и очень деликатно постучаться к мистеру Холту. И тогда он поручит себя водительству Святого Духа и будет действовать, как подскажут обстоятельства, каковые, надо полагать, суть лишь другое обозначение Святого Духа. Вооружённый до зубов этим решением, он довольно-таки развязно ступил на лестницу и только собрался постучать, как вдруг услышал из-за двери голос мистера Холта, обрушивающего дикие проклятья на голову своей жены. Это заставило его призадуматься, а настолько ли благоприятный момент он избрал, и пока он эдак мешкал, мистер Холт, услышавший шаги на лестнице, открыл дверь и высунул голову. Узря Эрнеста, он сделал некий неприятный, если не сказать оскорбительный, жест, который мог относиться, а мог и не относиться к Эрнесту, и смотрел так безобразно, что моему герою было явлено от Святого Духа немедленное и недвусмысленное откровение в том смысле, что ему надо незамедлительно продолжить путь вверх по лестнице, как если бы у него и в мыслях не было прерывать его у дверей мистера Холта, а попытку обращения предпринять в отношении мистера и миссис Бэкстер, методистов с самого верхнего этажа. Так он и поступил.

Сии добрые люди приняли его с распростёртыми объятиями и с сердечной готовностью поговорить. Он уже начинал обращать их из методизма в англиканство, когда вдруг к величайшему своему смущению обнаружил, что не знает, из чего, собственно, их обращает. Он знал, или думал, что знает, англиканство, а из методизма знал одно только название. Когда выяснилось, что, по словам мистера Бэкстера, уэслианцы придерживаются строгой системы церковной дисциплины (дающей прекрасные практические результаты), ему подумалось, что Джон Уэсли предугадал тот духовный механизм, который разрабатывали сейчас они с Прайером, и покидал комнату с ощущением, что, пойдя на зайца, набрёл на духовного медведя. Надо непременно рассказать Прайеру, что уэслианцы придерживаются строгой системы церковной дисциплины. Это крайне важно!

Мистер Бэкстер посоветовал Эрнесту ни при каких обстоятельствах не лезть к мистеру Холту, и Эрнесту стало гораздо легче на душе. Если когда-нибудь возникнет оказия тронуть душу этого человека, он ею воспользуется; он будет гладить по головке его детей, встречаясь с ними на лестнице, постарается, насколько его хватит, снискать их расположение; это такие юные крепыши, Эрнест их даже побаивается, ибо они невоздержанны на язык и слишком уж о многом осведомлены для своего возраста. Эрнест чувствовал, что чуть ли не лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жёрнов на шею и потопили его во глубине морской, чем обидеть ему одного из малых сих Холтов[215]. Нет, он постарается их не обижать; может быть, монетка-другая по временам их умиротворит. Вот всё, что он может, ибо любая попытка настаивать не вовремя, равно как и вовремя, закончится, что бы ни предписывал апостол Павел[216], провалом.