Путём всея плоти

Мисс Сноу была очень хороша в своей аккуратной, чтобы не сказать скудно обставленной комнате. Над камином была приколота пара плакатиков с библейскими текстами, которые она, надо полагать, прикупила нынче же утром. Эрнесту было чрезвычайно приятно её видеть; войдя, он машинально положил на стол свою Библию. Едва успел он завести скромный разговор, то и дело вспыхивая от робости, как на лестнице раздались лёгкие и скорые шаги как будто не подвластного законам тяготения человека, который ворвался в комнату со словами «А вот и я — ничего, что я пораньше?» Это был Таунли.

При виде Эрнеста у него вытянулось лицо. «Понтифик! Вы! Здесь! Ну, доложу я вам!»

Не берусь описывать суматошных объяснений между тремя собравшимися — довольно того, что менее минуты спустя Эрнест, пунцовый уже до невозможности, вылетел вон, унося с собой Библию и всё, с чем пришёл, глубоко уязвлённый сопоставлением себя с Таунли. Сбегая по лестнице к своей площадке, он услышал из-за двери мисс Сноу его раскатистый добродушный смех и проклял тот час, когда появился на свет.

Теперь его озарило, что коли уж не вышло с мисс Сноу, он вполне может повидать мисс Мейтленд. Он уже отлично осознавал, чего хочет; Библию же он оттолкнул от себя к другому краю стола. Она упала на пол, и он ногой пихнул её в угол. Это была та самая Библия, которую подарила ему на крещение любящая тётушка, Элизабет Оллеби.

Всё правильно, о мисс Мейтленд он знал очень мало, но невежественные молодые дурни, когда им приспичит, не склонны задумываться, а тем более вдумываться. Миссис Бекстер сказала, что мисс Мейтленд и мисс Сноу одного поля ягоды, а миссис Бекстер, скорее всего, осведомлена лучше, чем эта старая лгунья миссис Джапп. Шекспир сказал:

О Случай, как тяжка твоя вина!
Предателя склоняешь ты к измене,
Тобою лань к волкам завлечена,
Ты предрешаешь миг для преступленья,
Закон и разум руша в ослепленье!
В пещере сумрачной, незрим для всех,
Таится, души уловляя, Грех![223]

Если вина случая велика, то насколько же больше вина случая, который полагают благоприятным, тогда как на самом деле ничего благоприятного в нём нет. Если без осторожности нет и доблести, то порочность без осторожности есть, и даже весьма.

Это произошло минут через десять после нашей последней встречи с Эрнестом. Видели, как из дома миссис Джапп выбежала испуганная, оскорблённая девушка, красная лицом и дрожащая, и поспешила прочь так скоро, как позволяло ей её возбуждённое состояние; а ещё через десять минут видели также, как из дома той же миссис Джапп выходили двое полицейских, а между ними брёл или даже, пожалуй, влачился наш невезучий друг Эрнест с остановившимся взглядом и мертвенно-бледным лицом, в каждой чёрточке которого запечатлелось отчаянье.

Глава LXI

Прайер оказался прав, когда предостерегал Эрнеста против необдуманных пастырских визитов. Он не ступил ещё дальше парадного миссис Джапп, и что получилось в итоге?

Мистер Холт нагнал на него страха телесного; мистер и миссис Бекстер едва не сделали его методистом; мистер Шоу пошатнул его веру в воскресение; чары мисс Сноу погубили — а если не погубили, то лишь благодаря чистой случайности, — его нравственность, а сам он хотел погубить нравственность мисс Мейтленд, в итоге нанеся самому себе серьёзный, непоправимый вред. Единственный жилец, от которого не произошло никакого вреда, был настройщик кузнечных мехов, посетить которого Эрнест не успел.

Другие молодые священники, во многих отношениях гораздо большие дурни, чем он, никогда не попали бы в подобный переплёт. С самого момента своего рукоположения он, казалось, приобрёл неодолимое желание непременно себе напакостить. Едва ли хоть одна его проповедь обходилась без какой-нибудь жуткой бестактности. Как-то раз воскресным утром во время проповеди в своём приходском храме в присутствии епископа он завёл речь о том, какого рода опреснок собиралась испечь для Илии вдова, собиравшая хворост у врат Сарепты Сидонской[224]. Он показал, что это должна была быть пряная лепёшка. Проповедь получилась забавной, и он не раз видел волну улыбок на море лиц внизу. Епископ был очень сердит и сделал моему герою строгий выговор в ризнице по окончании службы; единственное, что тот мог привести в своё оправдание, было то, что он проповедовал ex tempore[225], не задумывался над этим конкретным вопросом, пока не оказался на кафедре, и просто увлёкся им.