Путём всея плоти

Как и мне, ей не нравилось, что он женится. Она не хотела, чтобы он женился, и она не хотела, чтобы он не женился, да и вообще, это всё вина Эллен, а не его, и пусть они будут счастливы.

— Что там говорить, — заключила она, — эт’ не вы, и эт’ не я, и не он, и не она, а эт’ всё судьбы брачные, и по-другому не скажешь.

Во второй половине дня вещи доставили на новую квартиру Эрнеста. Во втором этаже мы разместили пианино, обеденный стол, книжные полки, пару кресел, картины и всех домашних божков, которых он привёз из Кембриджа. Заднюю комнату обставили в точности так, как было в его спальне на Эшпит-Плейс, а для супружеской спальни внизу купили новую мебель. Я настоял на том, чтобы эти две комнаты на втором этаже оставались за мной, но чтобы Эрнест пользовался ими, когда захочет; даже вторую спальню он не должен сдавать, а держать её для себя, на случай, если заболеет его жена или он сам.

Не прошло и двух недель после его выхода из тюрьмы, как всё это было сделано, и Эрнест почувствовал, что у него снова образовалась связь с той жизнью, что была до тюрьмы — с несколькими, впрочем, важными отличиями, причём к большому его благу. Он более не священнослужитель; он собирается жениться на женщине, к которой весьма привязан; он навсегда расстался с отцом и матерью.

Правда, он потерял все свои деньги, репутацию и положение джентльмена; он, можно сказать, сжёг свой дом, чтобы поджарить поросёнка; но если бы его спросить, выбрал бы он для себя нынешнее своё положение или то, в котором пребывал за день до своего ареста, он без минутного колебания предпочёл бы своё настоящее своему прошлому. Если купить это настоящее можно было только ценой всего, через что он прошёл, то и тогда сделка оправдывала цену, и он, если понадобится, снова прошёл бы через всё это. Хуже всего была потеря денег, но Эллен выразила уверенность, что у них всё получится, а она в этом понимает. Что же до потери репутации — что ж, пока у него есть Эллен и я, ничего особенного в этом нет.

Я видел дом во второй половине того дня, когда всё было закончено, и ничего больше не оставалось делать, как только закупать товар и начинать торговлю. Когда я ушёл, Эрнест после чая удалился в свою крепость — в переднюю комнату второго этажа. Он закурил трубку и сел за пианино. С час он играл Генделя, а потом сел за стол почитать и пописать. Он собрал все свои проповеди и все богословские сочинения, которые начал писать, пока был священником, и бросил в камин; глядя, как их пожирает пламя, он чувствовал себя так, как будто избавляется от очередного демона. Потом он достал те небольшие отрывки, что начал писать ещё в свою бытность в Кембридже, и начал их перекраивать и переписывать. Он тихо работал, и когда часы пробили десять и пора было идти спать, он чувствовал себя не просто довольным, а в высшей степени счастливым.

Назавтра Эллен повела его в аукционный дом Дебенхэма, и они осмотрели лоты одежды, выставленной на обозрение по всему аукционному залу. У Эллен было довольно опыта, чтобы знать, сколько может потянуть каждый лот; она перекапывала лот за лотом и всё оценивала; очень скоро и Эрнест научился довольно точно прикидывать, за сколько может пойти каждый лот, и к обеду отобрал с дюжину таких, цена на которые, по словам Эллен, могла бы быть для него сходной.

Он не только не испытывал неприязни к этой деятельности, не только не находил её скучной и утомительной, но просто даже наслаждался ею; собственно, ему понравилось бы всё, что не перенапрягало бы его физически и давало возможность заработать денег. На текущем аукционе Эллен не велела ему покупать ничего, а только проследить, какими будут реальные цены. Итак, с двенадцати часов, когда аукцион открылся, он следил за тем, как продавались отмеченные им и Эллен лоты, и к концу сессии знал уже достаточно, чтобы без особого риска предлагать цену, случись ему на самом деле покупать. Такого рода знание обретается очень легко, когда в нём наступает подлинная нужда.