Путём всея плоти

— Дурак тот, — сказал он, — кто помнит, что произошло больше недели назад, разве что это было нечто приятное, ну, или он хочет это как-то использовать… Разумные люди на протяжении всей жизни заняты обустройством того, с чем придут к смерти. В тридцать пять человек имеет не больше права жаловаться на недостаточно счастливое детство, чем на то, что он не родился принцем крови. Может быть, он и был бы счастливее, будь у него более благополучное детство, но откуда ему знать, сколько могло бы тогда произойти всякого, от чего он давно бы уже умер. Если бы мне предложили родиться заново, я бы желал снова родиться в Бэттерсби у тех же самых родителей, и пусть бы со мной происходило всё точно так, как происходило.

Самый забавный из запомнившихся мне эпизодов его детства был такой. Когда ему было лет семь, он сказал мне, что собирается завести естественного ребёнка[106]. Я спросил, откуда у него такие мысли, и он объяснил, что папа и мама всегда говорят ему, что ни у кого не может быть детей до женитьбы, и пока он этому верил, у него, разумеется, и в мыслях не было заводить ребёнка до того, пока он не вырастет; но вот совсем недавно он читал историю Англии, и наткнулся на слова «У Иоанна Гонтского было несколько естественных детей». И тогда он спросил свою гувернантку, что такое естественный ребёнок, — не все ли дети естественные? «Нет, мой милый, — сказала та. — Естественным называется ребёнок, который рождается до того, как человек женится».

Отсюда для него логически следовало, что коли Иоанн Гонтский имел детей до того, как женился, то и он, Эрнест Понтифик, тоже может их иметь, и он был бы мне премного обязан, если бы я посоветовал, что ему для этого надо сделать.

Я осведомился, давно ли он пришёл к своему логическому заключению. Он отвечал, что недели две тому назад, и с тех пор не знает, где искать ребёнка, потому что тот может появиться в любую минуту.

— Понимаете, — сказал он, — детишки появляются всегда так неожиданно; ложишься вечером спать, а наутро глядь — вот уже и ребёночек. А ведь если мы за ним не присмотрим, он может умереть от холода. Хорошо бы, чтобы это был мальчик.

— А гувернантке ты сказал?

— Да, но она отмахивается и не хочет мне помочь: она говорит, что это случится через много лет, а даст Бог, и вовсе не случится.

— И ты уверен, что тут нет никакой ошибки?

— О нет; потому что, понимаете, недавно приходила к нам миссис Берн, и послали за мной, чтобы меня ей показать. И мама взяла меня за руку, и выставила вперёд, и сказала: «Ну что, миссис Берн, чей это ребёнок, мой или мистера Понтифика?» А ведь она бы не стала так говорить, если бы у папы не было своих отдельных детей. Я раньше думал, что у джентльменов все мальчики, а у леди все девочки, но оказалось, что это не так, иначе зачем бы маме задавать миссис Берн такую загадку; и, однако же, миссис Берн сказала: «О, это дитя мистера Понтифика, НЕСОМНЕННО», и я не очень понял, что она имеет в виду под «несомненно»: выглядело так, что я был прав, когда думал, что у мужа все мальчики, а у жены девочки; можете вы мне объяснить, что всё это значит?

Вот этого-то я как раз и не мог; я, как умел, его успокоил и поспешил закрыть тему.

Глава XXV

Спустя три или четыре года после рождения дочери у Кристины родился ещё один ребёнок. Все годы после замужества она не отличалась крепким здоровьем, и вот теперь у неё появилось предчувствие, что этих родов она не переживёт. Соответственно, она написала письмо, которое, согласно надписи на конверте, следовало вручить её сыновьям по достижении Эрнестом шестнадцати лет. Оно дошло до Эрнеста по смерти его матери, много лет спустя, ибо в данном случае умер ребёнок, а не Кристина. Письмо нашли уже распечатанным среди других записей, которые она многократно и старательно перекладывала. Из этого, я боюсь, приходится заключить, что Кристина перечитывала его и сочла, что не стоит уничтожать такое делающее ей честь послание, пусть даже причины, вызвавшей его к жизни, больше не существовало. Вот оно: