Путём всея плоти

Херес, херес развязал ему язык! Ибо, кем бы ни был доктор Скиннер, для мастера Эрнеста он был объективной реальностью, перед лицом которой у него душа уходила в пятки. Алетея улыбнулась и сказала:

— Я не должна на это ничего отвечать, так?

— Пожалуй, не надо, — ответствовал Эрнест и стушевался. Через какое-то время он отпустил несколько заплесневевших от частого употребления мелких замечаний, которые подхватил у кого-то, считая вполне корректными, чем и продемонстрировал, что даже в таком раннем возрасте Эрнест верил в Эрнеста до смешного абсурдной верой. Тётушка не судила его строго, да и как она могла — она ведь понимала, откуда этот снобизм; но, видя, что язык у него развязался сверх меры, больше уже хересом не угощала.

Окончательно завоевал он свою тётушку после ужина. Тогда обнаружилось, что он, как и она, страстно любит музыку, и тоже самого высокого класса. Он знал на память и напевал и насвистывал для неё всевозможные мелодии из великих композиторов, чего от мальчика его возраста ожидать трудно. Было очевидно, что в нём срабатывает чистый природный инстинкт, ибо музыка в Рафборо никак не поощрялась. Не было во всей школе мальчика, кто бы любил музыку, как он. Он объяснил ей, что выучился всему этому у органиста в церкви святого Михаила, когда тот репетировал в будни по вечерам. Проходя мимо церкви, он раз услышал, как гудит во все свои лёгкие орган, и прокрался внутрь, а затем и на хоры. Со временем органист привык к этому постоянному слушателю, и они подружились.

Вот тут-то Алетея и решила, что этот малыш стоит того, чтобы над ним потрудиться. «Он любит великую музыку, — подумала она, — и он ненавидит доктора Скиннера. Хорошее начало». Вечером, когда она отослала его обратно в школу с совереном[138] в кармане (а он надеялся всего на пять шиллингов), она была уверена, что не переплатила, ибо овчинка стоила много, много дороже выделки.

Глава XXXIII

Когда на следующий день мисс Понтифик вернулась в город, её голова была полна раздумий о племяннике и о том, что бы такого получше для него сделать.

Ей представилось, что для того, чтобы по-настоящему сослужить ему службу, она должна чуть ли не полностью посвятить себя ему; по сути дела, она должна оставить Лондон, если не навсегда, то надолго, и переехать в Рафборо, где она сможет видеться с ним регулярно. Это было серьёзное решение; она жила в Лондоне уже двенадцать лет, и перспектива перебраться в захолустный городок, каким был Рафборо, не могла, естественно, греть ей душу. Разумно ли было с её стороны замахиваться на такое? Разве люди не должны сами пытать счастья в этом мире? Может ли один человек сделать для другого больше, чем оставить завещание в его пользу и тут же, не сходя с места, умереть? Не следует ли каждому заботиться о собственном благополучии? Разве не было бы лучше для этого мира, если бы каждый занимался своими делами и предоставил всем другим заниматься своими? Жизнь — не ослиные скачки, на которых каждый скачет на осле соседа, а выигрывает пришедший последним; и псалмопевец давным-давно уже обобщил опыт человечества, когда сказал, что никто не может избавить брата своего, ни войти за него в завет с Богом, ибо дорого искупаются души их, так что пусть всякий забудет и думать об этом навеки[139].

Все эти убедительнейшие доводы за то, чтобы оставить племянника в покое, приходили ей в голову, и не только эти, но против всех них восставала женская любовь к детям и желание найти среди младшей поросли своего семейства кого-нибудь, к кому она могла бы привязаться душой и кого бы могла привязать душой к себе.

Кроме того, ей нужен был кто-то, кому она могла оставить свои деньги; она не собиралась оставлять их малознакомым людям, оставлять только потому, что им случилось быть сыновьями и дочерьми её братьев и сестёр, которых она никогда не жаловала. Она превосходно знала цену деньгам, знала их мощь, знала, как много хороших людей мучается и из года в год умирает от их недостатка; нет, она не собиралась оставлять свои деньги никому, пока не удостоверится, что её наследник — человек порядочный, милый и более или менее нуждающийся. Она хотела, чтобы их получил тот, кто сможет воспользоваться ими наиболее плодотворно и разумно, кого, поэтому, они осчастливят больше; если такой обнаружится среди её племянников и племянниц — тем лучше; стоило потратить немалые усилия, чтобы посмотреть, обнаружится ли; но если нет, что ж, значит, ей придётся найти наследника не из числа родственников по крови.

— Я, конечно, наломаю дров, — не раз говорила она мне. — Найду какого-нибудь смазливого франтоватого сквалыгу с джентльменскими манерами, которыми он меня и прельстит, а как только я испущу дух, примется писать картины в академическом стиле или статьи для «Таймса», или что-нибудь ужасное в том же духе.