Путёвые записки

Мандарина за щекой уже не было, хотя красные точки на его лице ещё кое-где светились.

- Не сразу, - признался он, - но это из-за того, что я долго не мог пойти в церковь. Шёл – и возвращался! Чувствовал, что не хочу. Ругался, плевался, а через неделю почуял – пора! И с того дня хожу каждый день на молитву, как за дозняком. Молюсь за здравие и бывшей, и настоящей, и даже за тебя.

- Ну, спасибо, - мне почему-то стало немного стыдно. – Щека, вижу, сдулась.

- И щека на место встала, и кожа чище, и в расчёске волос уже не видно. Всё нормуль, даже срок быстрее побежал! – и он снова протянул мне руку.

- Чудо – чудное, - всё ещё не верил я. – У меня к тебе, Серёга, просьба одна будет. Не говори никому об этом, ладно? Мне ещё не хватало очередей на привороты по фоткам.

Сергей кивнул, попрощался и ушёл. Я полез в пакет и с удовольствием захрустел большим краснобоким яблоком.

С подоконника мне улыбался дракоша.

Чифирь

- Ты хотел бы поохотиться на негров? – спросил у меня случайный попутчик. - Легально.

Я сморщился, будто резко кольнул зуб, но Владимир Сергеевич продолжал:

- Только представь: старенький, но ещё крепкий пикап, в кузове удобное кресло, ты в нём крепко стянут ремнями, а в руках гашетка. Забрались на холм, осмотрелись, обнаружили цель и, крупным калибром: Бум! Бум! Бум!

Наши этапные дороги пересеклись в древнем Ярославле, в не менее старой транзитной тюрьме. Её некоторые закоулки напоминали заброшенный психдиспансер с настежь распахнутыми толстыми дверьми и приваренными к стене койками над провалившимся полом. После относительно комфортных московских изоляторов контраст был чрезмерно резким. Чёрные шрамы выщербленного кирпича на фасаде и неожиданно огромное пространство внутри с далёким, умчавшимся в темноту потолком, круговыми ржавыми лестницами вдоль рваных стен и стрелами свободного солнца в штукатурной пыли.

Официально здание было на капремонте, неофициально же в нём пребывали этапники, то есть все мы.  В каждой уважающей себя тюрьме есть особое место, неподконтрольное наблюдательным комиссиям и правозащитным структурам – «сборка» или, реже – «отстойник». Когда арестант уезжает на суд или следственный эксперимент, его сначала отводят из камеры на «сборку», где в ожидании поездки томятся такие же бедолаги. Замученного и нервно-издёрганного человека привозит назад автозак и, прежде чем он вернётся в «родную хату» и в бессильной тоске упадёт на койку, он снова оказывается в «сборке» и, зачастую, не на один час.

Уже осуждённый и ещё более бесправный зек едет в далёкий лагерь, проезжая несколько централов. И – привет, «сборка»! После ожидания в транзитных камерах столыпинской оказии день-два-неделю зек, через «сборку» снова отправляется в путь.

В одних централах «сборка» помогает зекам встретиться друг с другом – «словиться» и обсудить общие дела, передать что-то для кого-то, а то и наказать провинившегося арестанта. На иных же тюрьмах зеки боятся «сборки» как слепого от видеокамер и свободного от закона места, где с подозреваемыми могут делать всё то, на что у следователей не хватает смелости в своих кабинетах.

В большом помещении без окон с исписано-разрисованными стенами, донельзя загаженным туалетом без ограждений, парой скамеек и мутной лампочкой под низким осыпающимся потолком зеков набивается под завязку. Одни выходят, других заводят, лица мелькают, и полнится «сборка» новостями о лагерной житухе.

У вентиляционных щелей нет шансов избавить тесную «сборку» от ароматов потных тел, вековечного табака и туалетной кислятины. Но уже через полчаса к запахам привыкаешь и можно даже перекусить.

Зеки сидят на скамейках, сумках, на «кортах», небрезгливые грязнули прямо на липком полу. Кто-то пытается ходить туда-сюда, но быстро успокаиваются и стоят, рассматривают стены, словно доску объявлений: кто, сколько и за что схлопотал, кто куда едет и о чём мечтает. Старики дремлют, больные кашляют, украдкой схаркивая кровь, основная же масса этапников общается, меняется вещами и слухами.

По этапу в лагерь зеки едут пока ещё в вольной одежде. Пересыльные в казённой робе и фуфайках встречаются редко, и на них смотрят, как на уже хлебнувших каторжного опыта. Разговор о жизни в зоне с ними куда интереснее, но в глазах «бывалых» волчий блеск и в собеседнике они, зачастую, видят лишь его качественные вольные вещи.

Я сидел на скамейке рядом со взрослым солидным мужчиной в бежевом двубортном пальто и большой спортивной сумкой у ног. Бритое лицо, свежие стрелки на серых в полоску брюках и глянец остроносых туфель могли говорить как о щепетильности ещё не отвыкшего от воли человека, так и об его оперативной работе. Но к чему гадать, кто бы ни был твой случайный попутчик – следи за языком, больше слушай, да смотри во все глаза – это и есть главное правило безопасной жизни молодого арестанта.