Путник, зашедший переночевать

Когда Винтеру подошло время поступать в университет, он исчез неизвестно куда и занялся Бог знает чем, и несколько лет мы ничего о нем не знали. Но потом в городе прошел слух, что его арестовали в Гибралтаре за какое-то ужасное дело, и, не сообщи о том вскоре газеты, никто бы так и не поверил, что нашего Винтера заподозрили в намерении убить какого-то короля, проезжавшего через Гибралтар. У нас уже думали, что Винтера казнят, и считали такой приговор вполне справедливым, но потом в тех же газетах сообщили, что депутаты австрийского парламента выразили протест против того, что другое государство держит под арестом австрийского подданного, и как ни трудно поверить, но это вмешательство Австрии привело к тому, что Винтера освободили, и спустя недолгое время он снова появился в нашем городе. Он расхаживал по улицам с высоко поднятой, как у какого-нибудь принца, головой, в черной пелерине, ниспадавшей ниже колен, и в черной шляпе на чуть склоненной набок голове — усы лихо закручены вверх, борода спускается на грудь, этаким щитом царя Давила, и самые знатные девушки города толпятся вокруг него, и самые знатные люди города расступаются перед ним, а он идет так, будто весь Шибуш принадлежит ему одному.

Прошло немного дней с его появления, и в Шибуш прибыли газеты с фотографиями: Кропоткин, Бакунин, Реклю[240], рядом наш Зигмунд Винтер. Боже, Боже, Шибуш никогда прежде не удостаивался такой чести, чтобы фотография его уроженца была опубликована в газетах, тем более — рядом с такими знаменитыми людьми. Правда, если честно говорить, мы не очень-то знали, кто такие эти Кропоткин, Бакунин и Реклю и чем они знамениты, но мы понимали, что это важные люди, потому что если бы они не были важными, то газеты не стали бы публиковать их фотографии. И мы не ошиблись: вскоре знающие люди растолковали нам, что двое первых — это люди королевской крови, а третий — университетский профессор.

По какой же причине Винтер вернулся в Шибуш? Если верно, что он замышлял поднять руку на какого-то короля, так ведь у нас в Шибуше нет королей. И вообще, что плохого сделали ему короли, что он хотел посягнуть на их жизнь? А даже если он анархист, то это ничего не оправдывает. Сколько людей, столько мнений, если каждый человек будет вести себя в соответствии со своими мнениями, во что превратится наш мир?!

Но прошло немного времени, и в городе начали ходить брошюры и листовки с грубыми выпадами в адрес Божественных заповедей и мировых законов, придуманных великими людьми в череде поколений ради исправления мира. Высмеивая все эти заповеди и законы, эти брошюры и листовки восхваляли свободную любовь и тому подобное. А затем в городе начались бурные споры и разногласия, и, что ни день, стали вспыхивать ссоры и драки. И то не были прежние споры и разногласия между социалистами и сионистами или между самими социалистами. Мы-то полагали, что те, кто пошел за Кнабенгутом, связан с ним навечно, а тут вдруг многие из них стали лить на него всякую грязь и в конце концов дошли до того, что возненавидели и его самого, и своих бывших товарищей, оставшихся ему верными. Тогда Кнабенгут выступил против этих людей, как никогда раньше не выступал против какого-либо человека или фракции. Ведь кто были его прежние противники? Либо люди, знавшие, что у них за душой немало недостойного и боявшиеся разоблачения, либо сионисты, которые всего лишь баловались словесными перепалками. А тут он встретил безумствующих фанатиков, готовых пожертвовать собой, а заодно и всем миром. Но потом он увидел, что ему не удается справиться с ними, и он выдал их властям. Впрочем, некоторые говорили, что их выдал не он, а кто-то из его учеников. Но кончилось тем, что за действия анархистов власти посчитались с самим Кнабенгутом. Что же до анархистов, то одни из них бежали из страны, а другие только усилили свои нападки на того же Кнабенгута. Однако власти и тут закрыли глаза на их действия, и тогда многие в городе стали смеяться над этим человеком, у которого ученики забрали его оружие и повернули против него же. И мы, в нашей молодежной группе, тоже были этим довольны. Не потому, будто мы были близки к анархистам по убеждениям, но тут ведь такое дело: когда человек читает Коран, его не подозревают в том, что он хочет стать турком, а вот когда он читает Евангелия, сразу думают, что он вероотступник. Потому что одно далеко, а другое близко.