Пузыри славы

Минникунслу сорвала злость за порванное платье на заборе: мощным ударом ноги, как заправский футболист, выбила доску — щель в заборе стала совсем широкой.

Когда переступили порог дома Минникунслу, она неожиданно спросила:

— Как у тебя насчет сердца? Здоровое? Не умрешь, если я тебе что покажу?

— Не знаю, про что говоришь. Если шайтана покажешь, не струшу…

— Тогда закрой глаза, дай руку и следуй за мной!

Шагей послушно зажмурил глаза и, как маленький ребенок, ухватившийся за руку матери, покорно зашагал во внутренние покои соседки. В нос ударил запах ароматного цейлонского чая, где-то, совсем близко, выводил знакомую мелодию небольшой самовар.

— Открой теперь глаза! — скомандовала хозяйка.

Шагей-бабай раскрыл глаза и… чуть не потерял сознание, не поверив глазам своим. Если бы, раскрыв глаза, он очутился в раю или в аду, то удивился бы гораздо меньше.

На столе во всем блеске стоял и весело напевал песню о долгожданной встрече его любимый медный самовар. Нет, это не было галлюцинацией, миражем, все происходило наяву. Шагей, желая в этом убедиться, стремительно подскочил к самовару и, не боясь обжечься, ощупал его, родного и близкого, всего — от колосника до конфорки. Да, это был он — вне всяких сомнений. Даже вмятина, приобретенная после того, как невестка Галия выбросила его с балкона в Уфе, и перекошенный кран… Но, надраенный песком и кислым молоком, самовар, его самовар, блестел, как новый!

Шагей на радостях растерялся, не знал, что и делать: то ли самовар целовать, то ли Минникунслу. Поцеловал бы самовар, да обожжешься, поцеловал бы Минникунслу, да не принято это у благочестивых стариков. Шагей пренебрег бы стародавними обычаями, запрещающими пожилым людям целоваться, но побоялся добровольно лезть в сети, расставленные хитрой соседкой. И все-таки не удержался, обнял Минникунслу за ее внушительную талию.

— Мой ли это самовар, Минникунслу?

— Твой, был твой, а стал мой!..

Шагей опустил руку с талии соседки и посмотрел на нее взглядом, полным отчаяния и неодолимой решимости.

— Как это стал твой?

— Не смотри на меня так! — испуганно сказала Минникунслу, она прочла в обезумевших глазах бабая приговор к высшей мере наказания, вынесенный им окончательно и бесповоротно. И сдалась.

— Успокойся: твой это самовар, твой, твой! Садись, будем чай пить… За чаем и поговорим…

Шагей не верил своему счастью. Неужели его родной и любимый дедовский самовар после разлуки снова вернулся к нему, Шагей-бабаю?! Поставив блюдечко на все пять пальцев и задрав кверху подстриженную каймой бороду, Шагей с наслаждением вкушал чай из своего самовара и слушал рассказ Минникунслу о невероятных злоключениях самовара, ставшего неотъемлемой частью его быта и всего его существования — материального и духовного.

Не желая травмировать читателей жестокими подробностями, мы ограничимся скупым перечислением «этапов большого пути», какой довелось проделать легендарному самовару со дня трагической пропажи по вине «идебеэсовцев» до возвращения в родное лоно Шагеево.

Ибрахановские работнички выбросили самовар как никуда не годную вещь на свалку. Сборщик утиль-сырья сдал его за гроши в металлолом. Приемщик металлолома, любитель старинных вещей, сразу понял, что на нем можно прилично заработать. Он не поскупился и уплатил хорошие деньги отличному мастеру за ремонт. Затем он отвез реставрированный самовар в Уфу на толкучку, где его за большие деньги приобрела соседка по Яблоневой улице, любительница предметов старины Хаерниса, та самая, что в свое время написала восторженное письмо в редакцию яшкалинской газеты с благодарностью Ибрахану и его детищу ИДБС за чуткое отношение и внимание к старикам.

Зайдя как-то к Хаернисе, Минникунслу увидела самовар и обомлела, она сразу узнала его и, уплатив за него стоимость пяти больших самоваров, унесла бесценный предмет к себе.

Шагей благодарно слушал одиссею его заветного самовара и не знал, как благодарить соседку за дорогой его сердцу сюрприз.

— Ты сказала, что самовар снова мой. Но ты уплатила за него деньги, и немалые… Так что скажи, сколько я должен тебе за него. Подарков я не хочу.

— А я и не дарю, и не продаю…

Шагей-бабай от удивления вытаращил глаза.

— Как так?

— Очень просто. Мой самовар, что хочу, то с ним и делаю…

— Это нечестно. Сама сказала: самовар мой.

— Был твой, теперь мой!

Шагей огорченно склонил голову: с этой ведьмой надо быть настороже. Неизвестно, что она еще придумает, какую ловушку, коварная, устроит.

— А как же я? — еле выдавил бабай, лицо его выражало полную растерянность и беспомощность…

— Очень просто: будешь ходить ко мне чай пить, — сказала Минникунслу ласково. — Все одно, после ухода Гульгайши тебе скучно одному чаевничать… Вот и будешь ходить ко мне на чай…

— Каждый день? — спросил бабай, не зная, насколько далеко простираются в отношении него агрессивные планы соседки.

— Как тебе угодно будет… Хочешь, ходи каждый день, хочешь через день. Свистнешь или иначе подашь знак — и через забор. Будешь гостем…