Пузырёк воздуха в кипящем котле

Потихоньку головные боли ослабли, уехал брат, Антон все реже маячил перед глазами и рутинная, привычная жизнь опять стала сжимать ее плотным кольцом. По утрам, просыпаясь, Комякова мрачно смотрела в окно на ветку дерева, на небо – солнечное и ясное или, напротив, забитое серым ангинным налетом, и думала о том, что и этот день надо чем-нибудь заполнить. Зачем? Для чего? Просто заполнить. Какими-нибудь игрушками жизни. Или текстом. Просто читать какой-нибудь текст, следя за бегущей перед глазами строкой, где на стыке прошлого и будущего, можно поймать это неуловимое «сейчас» – «м-м-м», или «р-р-р», или «л-л-л»…

Опять начались поднадоевшие встречи с Варей, женой програмиста Васи и самим Васей, Наташей, женой физика Коли и самим Колей, Надей, химиком, и Воскресенским Сашей, биологом, кажется, Комякова так и не врубилась.

Как-то химик Надя, женщина образованная, любознательная и абсолютно равнодушная к магазинам, предложила Комяковой съездить с ней на экскурсию. Надя, немного мужеподобная, высокая, костистая, коротко стриженая, тем ни менее, не была лишена обаяния, и Варя с Наташей давно уже хотели соединить ее с Сашей Воскресенским, мифическая жена которого упорно не хотела приезжать к нему из Нижнего-Новгорода, ссылаясь на болезнь матери. Было решено, что болезнь матери – отговорка. И если человек не приезжает в Германию из какого-то убогого Нижнего-Новгорода, значит, дело не чисто. Надя же была увлечена своей химией, одна воспитывала сына, была вполне самодостаточна, к Саше Воскресенскому относилась по-приятельски, но соединяться с ним и не думала, а на бесполезные интриги объединившихся во имя этого Вари и Наташи реагировала одним словом: "Бабье…» Перед поездкой Надя тщательно, как и все, что она делала, осмотрела машину и оставила инструкции сыну-подростку, мальчишке, впрочем, вполне самостоятельному.

Ехали в дом-музей какого-то поэта, его фамилию Комякова так и не запомнила.

- Поэт, конечно, третьестепенный, - сообщила Надя по дороге. – Но у него гостили такие люди, как Гете и Бетховен. Вообще, атмосфера…

Атмосфера действительно была. В этом большом, деревянном, скрипучем доме, со старинной мебелью, облупленными безделушками, истертыми, изжеванными временем ветхими коврами и портретами людей, живших два века назад и теперь глядящих на посетителей с этих портретов грустно и чуть с обидой, будто спрашивали: «Вот мы жили-жили, ну так и что? Вы даже наших имен не знаете…» Их обида была вполне справедлива, потому что имена-то были известны и хозяева дома, потомки третьестепенного поэта, произносили их с чувством и благоговением, но из сознания слушателей, не бывших их потомками, они вылетали тут же, даже на секунду не задержавшись.

Была там и комнатка, к которой, скорее, подошло бы название «каморка», в которой живал Гете. Там стояли большая кровать, - Гете-то, надо полагать, был человеком не низкорослым, - комод, какая-то утварь для утреннего и вечернего туалета и, конечно же, увесистый ночной горшок. В соседней «каморке», по словам хозяев, потомков треьестепенного поэта, за хрупким столиком он работал.

- Да, - сказала Надя, скептически оглядывая все это нехитрое хозяйство. – Можно себе представить… Жили при свечах, ездили исключительно на лошадях. Осенью бури, ветер, природа вокруг завывает, крыша грохочет… Бетховен играет Апоссионату, Наполеон Европу перепахивает. Кто скачет, кто мчится под хладною мглой. Но вот что интересно… - вдруг сказала она. – Кто за ним горшок выносил? Ты можешь себе представить, чтобы по утрам Гете спускался по вот этой лестнице и нес свой ночной горшок?

- Не могу представить, - сказала Комякова. – Слуги, конечно.

- Мне бы это было неприятно, - сказала Надя в своей обычной манере, серьезно и задумчиво, - если бы кто-нибудь выносил за мной ночной горшок.

- Странные мысли тебе приходят в голову, - сказала Комякова.

- Ага, - согласилась Надя. – Значит, не так-то плохо они жили…

Надя не разговаривала за рулем. В это время она думала. О своих формулах, в основном. Но и посторонние мысли, вроде ночного горшка Гете, иногда залетали. Комякова же расположилась на заднем сидении и задремала. Нельзя сказать, что экскурсия произвела на нее впечатление. Она вообще не любила затхлость старины, мумифицированные, затертые вещи, пожелтевшие, рассыпающиеся манускрипты, короче, законсервированное время, как никогда не любила консервы. И тем более было удивительно, что в дреме она тут же попала туда, в этот самый дом.