Тревога. Для младшего из братьев Аскуро это чувство было в новинку. Семья всегда представлялась ему чем-то единым и неделимым, незыблемым и неизменным, а отношения в семье – простыми и понятными. Каждый занимал определенное место, у каждого было свое дело и одновременно у всех – одна общая цель: благоденствие Царства Вечности. Нааяр занимался управлением и политикой, делом всей жизни для Тансиара была война, Трион покровительствовал строительству и труду и благоволил к архитекторам, мастеровым, земледельцам, Рийон любил веселые праздники, развлечения и игры, Орьен чтил медицину и религию, отдавая предпочтение трактатам философов, мудрецов и священнослужителей, а Сидаль уважал искусство и восхищался творениями художников, поэтов и музыкантов.
Но после того самого дня, когда воскресший брат появился в дверях Совета, в сердце угнездилась и пустила корни тревога, а обычная уверенность в правильности происходящего пошатнулась, подобно лишенному фундамента дому, возведенному на зыбкой почве. Твердую землю под ногами заменило некое подобие топи, неизвестно откуда взявшейся, но схватившей за ноги не хуже самой настоящей трясины. И с каждой мыслью, с каждым словом топь эта становилась все зыбче, а то, что раньше представлялось четким и ясным, переставало быть таковым.
Пока длился Эссельс, на языке у Сидаля крутилось множество вопросов, однако с появлением Тансиара они все разом вылетели из головы, и под конец Совета остались только три: как брат выжил, где он был все это время и почему не давал о себе знать? Именно их младший Аскуро намеревался задать и получить ответы, которые могли хоть что-нибудь прояснить. И это тягостное ожидание вкупе с мучительной неизвестностью и засевшими где-то глубоко подозрениями перевешивали радость от спасения брата.
Любой другой простой римерианец в первую очередь обратился бы за помощью и советом к родителям или друзьям. Но Сидаль Аскуро простым римерианцем не был и иногда искренне об этом жалел. Признаться честно, в последнее время все чаще. Что касалось родителей… его отец был Владыкой Римериана, а свою родную мать младший из братьев, как, впрочем, и все они, видел редко.
Сидалю было известно, что давшую жизнь звали Каэзия и что она была родом из благородной приторианской семьи Эленгуэм[48]
, из которой вел свое происхождение и Верховный темполиец, приходившийся царице-матери двоюродным братом. О гордости этого семейства ходили легенды, впрочем, ее хватило как минимум на трех сыновей царицы из пяти. Обычно Сидалю удавалось увидеть мать лишь издалека: несколько раз на службах в Темполии, праздниках и других подобных церемониях, на которых позволялось присутствовать женщине. Так было заведено, что после истечения пятнадцати лет со дня рождения ребенка, считалось, что сын не нуждается больше в опеке матери и что дальнейшее слишком близкое общение может дурно повлиять на мальчика.Женщины в семье Аскуро согласно чтимой издавна традиции были весьма ограничены в своих правах. Данный факт не вызывал ни недовольства, ни возмущения, ни желания что-то изменить. Приторианки принимали устоявшиеся в обществе законы как должное и считали неприемлемым нарушать их. Первостепенной и самой важной задачей для благородной дамы являлось рождение детей, тем более если эта дама удостаивалась чести принять фамилию Аскуро.
Впрочем, следует сказать, что мать и не искала встреч со своими сыновьями. А когда встречалась с ними на приемах или публичных празднествах, строго следовала этикету, по которому каждому из молодых людей согласно очередности их рождения следовало приблизиться, поцеловать царице руку, осведомиться о ее здоровье и, обменявшись парой приличествующих моменту фраз, не задерживаясь, отойти. Выражение излишних чувств, мягко говоря, не приветствовалось. Да и оставались ли они по прошествии многих десятков лет у людей, оторванных или намеренно удалившихся друг от друга?
Пятеро… Эдэрэр и четыре его брата? Но их шестеро. Кто же лишний? Кто-то из старших или он сам, родившийся последним? Пятеро созданы для Ритуала, как Амарар и Асандан для дня, а Яман и Сакхр – для ночи. Ритуал – священный долг и занесенный над всеми ними с рождения меч. И когда этот меч падет на их головы, никому не известно, даже Верховному темполийцу.