Пыль поднимается в небо (СИ)

Эмхир разглядывал процессию, медленно продвигавшуюся к центральной площади, реку людей, заполнявшую улицы, по которым процессия уже прошла, и думал о том, что все эти люди, что простые горожане, что удостоившиеся чести предлагать ин-Наару осиянные дыханием Вириде дары, для самого шаха - не более чем пыль под ногами, которая поднимается в воздух, попадает в глаза, оседает на одежде и только тогда и только тем привлекает к себе внимание. Место ее - вне роскоши дворцовых стен, - на камнях улиц и в ветре пустыни, на просторе, которым эта пыль порождена и где ей должно навеки остаться.

Среди девушек, окружавших шахский паланкин, Эмхир заметил Разду. Он не был удивлен тем, что служительницы Амры и Вириде обратили на нее внимание: такую красоту было трудно утаить. Высоко, на вытянутых смуглых руках Разда держала большое блюдо, на котором лежали фрукты. Шах выглянул из паланкина и, не сводя с Разды глаз, взял с ее блюда красное яблоко.

  Сванлауг едва заметно коснулась плеча Эмхира своим; она уловила перемену его чувств: Эмхир читал это в мыслях нойрин.

Тем временем, телохранители шаха смешались с Вестниками, которые оттеснили толпу, напиравшую на конец процессии. Паланкин опустили, и шах ступил на землю. Жрецы Девяти Матерей вышли приветствовать его.

Правящая Четверка спустилась на площадь, и шахская свита, увидев Гарванов, замерла в поклоне. Легкий ветер сметал пыль со стен и крыш и с неслышным звоном сыпал мелкие песчинки на головы людей, на их богатые одежды. Гицур и Орив ин-Наар обменялись приветствиями.

Шах был человек средних лет, невысокого роста, с тонкими, заостренными чертами лица; его золотистая кожа казалась выцветшей и высохшей. Держался он гордо, но во всей его фигуре чувствовалась скрываемая слабость. Говорили, что шах последние несколько лет был не здоров, и никто из лекарей его царства не мог ему помочь. Во многом именно поэтому шах согласился приехать в Гафастан: он хотел попросить у Девяти Матерей выздоровления, а гафастанский храм был построен прежде всех прочих, и в Западном Царстве верили, что новому человеку в новом храме Матери Пустыни всегда даруют то, о чем он просит.

По обычаю, существовавшему еще до айдутов, Орив ин-Наар в сопровождении Правящей Четверки направился в Храм, почтить Матерей Пустыни. Просторный зал Обители окутан был дымом курений, статуя Тид над алтарем казалась почти живой, и внимательно смотрела на вошедших глубокими темно-синими глазами.

После Орив ин-Наар, его люди и Гарваны проследовали в Длинный дворец, где шаху предстояло находиться пока он оставался в Гафастане. Других мест в городе для таких высоких гостей не было: Вороны жили закрытой общиной и в Этксе чужих, сколь бы знатны они ни были, не пускали. Потому для иноземной знати на деньги знати гафастанской был выстроен Длинный дворец. Назвали его так за то, что комнаты в нем располагались сплошной анфиладой. Шахские покои были дальше всех, и только рабам и женщинам отведены были боковые комнаты. Все пиршества и переговоры проходили обыкновенно в главном зале.

Старшие Гарваны за многие годы успели позабыть его роскошь: стены были украшены цветными барельефами, колонны оплетали узоры с речными мотивами, и стилизованные стебли напоминали ростки папируса. Барельефы изображали подвиги Дулаана, героя многих легенд усгибан, известного с незапамятных времен. Ни следа культуры, принесенный Гарванами - айдутская знать, еще остававшаяся в Гафастане, тоже приложила руку к оформлению дворца.

Гарваны не попирали обычаев гостеприимства. На деньги городской знати в Длинном Дворце был устроен пир, и на нем присутствовала вся правящая Четверка. Если бы шах прибыл в любой другой город Триады, то во дворце остался бы только правящий Гарван. В Гафастане же Эмхир и Сванлауг правили совместно, Гицур негласно признан был главным из Четверки, а Фьёрлейв не ушла, оттого, что не очень любила Гафастан. Она все время переговаривалась с вазиром шаха, и он был явно заинтересован ее речами.

К удовольствию правящей Четверки, все еще слабый и нездоровый Орив ин-Наар, уставший после дороги, не смог долго пировать. Его клонило в сон, и, чтобы своим невниманием не нарушать приличий, шах покинул зал так рано, как только смог, удалившись в отведенные ему покои. Без шаха пир не имел смысла. Шахская знать, захмелевшая от сладких эрмегернских вин, медлила, и даже не заметила, как Длинный Дворец покинула правящая Четверка.