Пылающий берег

Она принесла в беседку несколько милых и знакомых вещиц, чтобы смягчить одиночество творческих усилий: положила на кафельный пол хорошенький коврик, поставила на стол дельфтскую вазу, которую Анна каждый день наполняла свежими цветами, а прямо перед собой положила складной нож О’вы. Им она затачивала карандаши.

Справа от себя Сантэн держала выложенную бархатом шкатулку для драгоценностей, в которую спрятала ожерелье Ха’ани. И когда ей не хватало вдохновения, она откладывала карандаш и брала это ожерелье. Девушка поглаживала яркие камни, перебирала их, как греческие четки, и их гладкая прохлада как будто успокаивала ее и заново наполняла решительностью.

Каждый день после обеда и до тех пор, пока не наступал час чаепития с Гарри в библиотеке, она писала за столом в этой беседке, а Шаса спал в кроватке рядом или играл у ее ног.

Сантэн понадобилось немного времени, чтобы осознать: она никогда не сможет показать свои записки ни единой живой душе. Она поняла, что ничего не скрывает, что пишет с жестокой откровенностью, не пытаясь ничего смягчить. Будь то подробности их любви с Майклом или описание вкуса тухлой рыбы у нее во рту, когда она умирала на берегу Атлантики, — она понимала, что никто не сможет прочесть это без потрясения и ужаса.

— Это только для меня самой, — решила она.

Каждый раз, заканчивая писать, она укладывала новые листы в большую шкатулку поверх ожерелья Ха’ани и чувствовала удовлетворение, потому что дело того стоило.

Однако в эту симфонию благополучия изредка врывались фальшивые нотки.

Иногда ночами, на грани сознания, она инстинктивно шарила рукой по постели в поисках стройного золотистого тела, которое должно было находиться рядом, тоскуя по ощущению крепких гладких мускулов, желая дотронуться до длинных шелковистых волос, пахнувших как молодая трава в пустыне. Потом она окончательно просыпалась и лежала в темноте, ненавидя себя за предательские желания и сгорая от стыда за то, что так унизила память о Майкле, и О’ве, и маленькой Ха’ани.

Как-то утром Гарри Кортни послал за ней и, когда она села у его стола, протянул ей какой-то пакет.

— Это пришло мне с запиской для меня. От адвоката в Париже.

— И что там, папа?

— Боюсь, мой французский ужасен, но смысл в том, что поместье твоего отца в Морт-Оме продано, чтобы покрыть его долги.

— Ох, бедный папа…

— Они предполагали, что ты погибла, дорогая, и решение о продаже принял французский суд.

— Да, понимаю.

— А потом адвокат прочитал в парижской газете историю твоего спасения и написал мне, чтобы объяснить ситуацию. К несчастью, долги графа де Тири были значительными, и при этом, как ты и сама хорошо знаешь, особняк был уничтожен в огне. Адвокат прислал все расчеты, и видно, что после уплаты всех долгов и судебных расходов, а также небольшого гонорара самому юристу для тебя осталось очень мало.

В Сантэн проснулся стяжательский инстинкт.

— И сколько же, папа? — живо спросила она.

— Боюсь, чуть меньше двух тысяч фунтов стерлингов. Он пришлет банковский чек, когда мы пришлем ему должным образом оформленное согласие. К счастью, я имею звание юриста, так что мы можем устроить все частным образом.

Когда чек наконец пришел, Сантэн положила основную часть денег в банк Ледибурга под три с половиной процента, дав поблажку лишь своей новой страсти к скорости. Она потратила сто двадцать фунтов стерлингов на новую модель «форда», сверкающую бронзой и сияющую черным кузовом; и когда она в первый раз промчалась по подъездной дороге Теунис-крааля на скорости тридцать миль в час, все домашние выскочили наружу и принялись восхищаться машиной. Даже Гарри Кортни поспешил выйти из библиотеки, подняв очки в золотой оправе на лоб, и это был первый раз, когда он выбранил Сантэн.

— Ты должна была посоветоваться со мной, дорогая, прежде чем совершать такой поступок… Я не хочу, чтобы ты тратила напрасно свои сбережения! Я твой кормилец, а кроме того… — Он помрачнел. — Я так хотел подарить тебе машину на следующий день рождения! Ты опередила мои планы и все испортила.

— Ох, папа, прости меня! Ты и так даешь нам слишком много, и мы очень любим тебя за это!

Это было правдой. Сантэн полюбила этого мягкого человека так же, как любила своего отца, а в каких-то отношениях даже сильнее, потому что ее чувства к нему поддерживались растущим уважением и осознанием его таланта и скрытых качеств, его глубокой человечностью и стойкостью перед превратностями судьбы, лишившей его ноги, жены и сына и долгие годы не дававшей ему возможности иметь любящую семью.

Он обращался с Сантэн как с хозяйкой своего поместья и этим вечером обсуждал с ней список гостей, задумав прием с обедом.

— Должен предостеречь тебя насчет этого Робинсона. Я долго сомневался, прежде чем его приглашать!

Однако мысли Сантэн занимало совсем другое, никак не связанное со списком приглашенных, и она вздрогнула.

— Прости, папа, — извинилась она. — Я не слышала, что ты сказал. Похоже, замечталась.

— Милая моя, — улыбнулся ей Гарри. — Я думал, что я единственный мечтатель в семье. Я предупреждал тебя насчет одного из важных гостей.