Пылающий бог

Цзян поддразнивал ее насчет волос, которые так спутались, словно она всю жизнь провела в диком лесу. Подшучивал над ее культей («Катай прав, нужно приладить к ней нож») и над Коалицией южан («Потерять целую армию – это не хрен собачий»), над Алтаном («Бедняжка, ты даже имени его не можешь произнести, не краснея»), над Нэчжей («Да, вкуса у тебя никогда не было»). Такие шуточки стали бы пощечиной, произнеси их кто-либо другой, но Цзян говорил их с таким невозмутимым видом, что Рин не могла не рассмеяться.

Тянулись долгие скучные дни, пока они плыли по реке, и Цзян запрокидывал голову к небу и затягивал похабные песенки, от их слов Дацзы фыркала, а Рин краснела. Время от времени Цзян даже устраивал тренировочный бой, когда они раскачивались на неровном плоту, учил ее, как сохранять равновесие, и тыкал в бок посохом, пока Рин не вставала в правильную позицию. В такие моменты Рин снова чувствовала себя ученицей, счастливой и полной энергии, которая впитывает знания обожаемого наставника. Но его улыбка неизбежно сползала, плечи напрягались, глаза становились серьезными, словно призрак прежнего Цзяна покинул тело.

Лишь однажды, почти через три недели после начала путешествия, когда Дацзы задремала во время караула Цзяна, Рин набралась смелости, чтобы задать вопрос.

– Давай уже, покончим с этим, – сказал Цзян, стоило ей открыть рот.

– Э-э-э… в каком смысле?

– С тех пор как мы покинули гору, ты смотришь на меня как влюбленная деревенская дурочка, – ответил он. – Давай уже, скажи, чего хочешь.

Рин хотелось и засмеяться, и влепить ему пощечину. От тоски по прошлому засосало под ложечкой и все вопросы застряли в горле. Она не могла вспомнить ни одного. Даже не знала, с чего начать.

Его лицо смягчилось.

– Пытаешься разобраться, помню ли я тебя? Потому что я помню. Тебя трудно забыть.

– Я знаю, что помнишь, но… – Рин не могла подобрать слова, как часто бывало в те времена, когда она была ученицей Цзяна и пыталась вслепую пробиться к истине о существовании богов, не понимая, с чем столкнулась. Она чувствовала зияющий пробел в знаниях, но не могла сформулировать вопросы, даже приблизительно очертить, чего ей недостает. – Мне хотелось бы понять, как… Ну, в общем, Печать, Дацзы сказала…

– Ты хочешь узнать, как Печать подействовала на меня, – зазвенел голос Цзяна. – Гадаешь, остался ли я тем же человеком, который тебя обучал. Нет, я стал другим.

Рин поежилась от невольно всплывших в голове воспоминаний – видений, которые однажды показала ей Сорган Шира, кошмара с изуродованными трупами и хохотом обезумевшего маньяка.

– Тогда кто же ты?

– Страж? – Цзян наклонил голову. – Правая рука Жиги? Человек, победивший мугенцев? Нет. Это тоже не я.

– Не понимаю.

– Как тебе объяснить? – Он помедлил, поглаживая подбородок. – Все равно что увидеть искаженное отражение в зеркале. Иногда мы прежние, а иногда нет, иногда он действует вместе со мной, а иногда по собственной воле. И порой перед моими глазами мелькает его прошлое, я беспомощно наблюдаю за ним и…

Он замолчал, поморщившись, и прижал пальцы к вискам. Рин ждала, пока пройдет его приступ головной боли – она уже не раз такое наблюдала. Обычно они длились всего несколько секунд.

– А иногда… – сказала она, побуждая Цзяна продолжить, когда морщинки вокруг его глаз разгладились.

– Иногда я вижу прошлое собственными глазами, но проживаю его как будто в первый раз. Для него это воспоминания. Он всегда знает, что будет дальше. Но для меня это неизвестная история, я не знаю, чем все закончится. Хотя абсолютно уверен, что это сделал я. Я вижу трупы и понимаю, что я убийца.

У Рин никак не укладывалось это в голове. Она не могла представить, каково это – иметь разный набор воспоминаний, принадлежащих разным личностям, и при этом сохранять рассудок.

– Это больно? – спросила она.

– Понимать, что я совершил? Да. Ты даже представить себе не можешь, насколько больно.

Рин и не пришлось представлять. Ей были хорошо знакомы приступы вины, пожиравшие душу, попытки заснуть, когда сонм жаждущих возмездия душ шепчет, что это она обрекла их на смерть, а потому сама заслуживает смерти.

Но это были ее собственные воспоминания. Она знала, что сделала, и примирилась с этим. А как может смириться со своими преступлениями Цзян? Как может взять на себя ответственность за действия человека, которым себя не чувствует? А если он не в ладах со своим прошлым, даже не признает его, то обречен на раздвоение личности, загнан в ловушку собственного разума.

Следующий вопрос она постаралась сформулировать тщательно. Было ясно, что он уже на грани – Цзян побледнел и замкнулся и мог в любой момент взорваться, если она сделает что-то не так. Рин вспомнила, что в Академии ей приходилось смягчать и искажать фразы, чтобы Цзян не посмеялся над ней или просто-напросто не притворился, будто не слышал.

Теперь она поняла, чего он боится.

– А как ты думаешь… – Она нервно сглотнула, тряхнула головой и начала заново: – Как ты думаешь, ты снова станешь прежним? Таким, каким был до Печати?

– Ты этого хочешь?