Пылающий лес

Трепетно улыбнувшись ему своими пунцовыми губами, она стала вновь смотреть на реку, а он так близко наклонился к ней, что от налетевшего ветра его задела по лицу блестящая прядь ее волос. Неудержимый порыв овладел им. Затаив дыхание, он склонился еще ниже и тихонько коснулся губами шелковистых колечек, а затем отступил назад. Ему стало невыносимо стыдно. Он задыхался, сжав свои кулаки. Она не заметила того, что он сделал, потому что в эту минуту, словно рвущаяся к полету птица, она всем своим существом стремилась ответить несущейся с реки громкой песне.

— Мои люди счастливы! — воскликнула она. — Даже в бурю они смеются и поют. Слушайте, мсье! Они поют «Последний приют». Это наша любимая песня. Последний приют — это наш дом, там, далеко, в глухой пустыне, куда никогда не заходят люди. Там ждут их невесты и жены, и они счастливы, зная, что сегодня мы будем ближе к ним на несколько миль. Они не похожи на жителей Монреаля, Оттавы и Квебека, мсье Дэвид. Они словно дети. Но какие изумительные дети!

Она подбежала к стене и сняла знамя Сен-Пьера Булэна.

— Сен-Пьер плывет за нами. Он сплавляет строевой лес, какого нет в наших краях, и мы ждем его. Но каждый день мы проплываем по течению несколько миль к нашему дому. Теперь они возвращаются сюда, на судно. Мы поплывем медленно, и это будет чудесно в такой день, как сегодня. Хорошо бы вам выйти на палубу, мсье Дэвид. Хотите, пойдем вместе? Или, может быть, вам хочется остаться одному?

От ее прежней принужденности не осталось и следа. На губах играла легкая улыбка, а глаза ярко блестели. Это было не кокетство, а что-то гораздо более глубокое и живое, что-то настоящее, словно перед ним очутилась новая Мари-Анна Булэн, открыто и просто говорившая ему о своем желании быть с ним.

— Я пойду с большой охотой, — ответил он.

Он с трудом выдавил ответ, почти не сознавая того, что говорит, и все же чувствуя, как неестественно звучит его голос. Взял со стола трубку и приготовился сопровождать ее.

— Вы должны подождать немного, — сказала она и на мгновение коснулась его руки своей. Коснулась так же легко, как незадолго перед этим он коснулся губами ее волос, и все же он почувствовал это прикосновение каждым нервом своего тела.

— Непапинас готовит сейчас особую примочку для вашей раны. Я пришлю его сюда, а затем и вы можете идти.

Когда она стояла уже в дверях, вольная песня гребцов прозвучала еще громче. Она быстро обернулась.

— Они счастливы, мсье Дэвид! — тихо повторила она. — И я тоже счастлива, как они. Я не боюсь больше ничего. И весь мир снова прекрасен. Вы догадываетесь, почему это? Потому что вы дали мне ваше слово, мсье Дэвид, и потому, что я верю вам. — И она ушла.

В течение нескольких минут он стоял неподвижно. Пение гребцов, чей-то внезапный резкий крик, голоса, а затем какой-то скрип вдоль бортов судна — все это доносилось до него, словно из другого мира. То, что происходило в его душе, отмело все окружающее. Правда, которую он так долго таил в себе, наконец вырвалась наружу; она, словно морской прибой, сметала перед собой все преграды, которые он поставил ей, она заставила его волю смириться перед своей торжествующей силой. Какой-то голос в его душе кричал об этой правде, о том, что ничего ему так не хотелось на свете, как схватить в свои объятия это удивительное создание, которое считалось женой Сен-Пьера, эту женщину, которая хотела убить его и теперь жалела об этом. Он знал, что привлекла его не только ее красота. Он молился на нее, как, наверное, молился и ее муж Сен-Пьер. Словно огненная буря пронеслась над ним, оставив его разбитым и сломленным, как обгоревшее в лесном пожаре дерево. Он едва не закричал и стиснул до боли свои руки. Она была женой Сен-Пьера! А он, Дэвид Карриган, гордый своей честностью и силой своей воли, осмелился желать ее в то время, когда муж ее отсутствовал. Смотрел на закрытую дверь, негодуя на самого себя, все больше стыдясь своей слабости и все безнадежнее сознавая свою беспомощность перед тем, что с такой силой ворвалось к нему и его целиком захватило.

В это время дверь отворилась, и в комнату вошел Непапинас.

Глава XII

С четверть часа Дэвид и старый врач-индеец молчали. Карриган не почувствовал боли, когда Непапинас снял с него повязку и начал промывать ему рану принесенной примочкой. Перед новой перевязкой Дэвид мельком взглянул на себя в зеркало. Он впервые взглянул на свою рану, ожидая безобразного шрама. Но, к его удивлению, от раны не осталось и следа, кроме багрового пятна над виском. Он взглянул на Непапинаса, и ему не нужно было передавать словами возникший у него вопрос.

Старый индеец и так понял его, и его высохшее лицо искривилось усмешкой.

— Пуля задела камень; в голове — камень, не пуля, — объяснял он. — Череп почти проломило, но Непапинас его поправил своими пальцами, вот так, вот так.

Горделиво смеясь, он принялся своими крючковатыми пальцами показывать, как производил операцию.