Пыльными дорогами. Путница (СИ)

- Не кричи, Варвара, - спокойно ответил Зоран. - Нет ее вины в том, что сказать желаешь. Договор их не скреплен. Вёльма руки ушедшей коснуться не успела - чувств лишилась. Если желаешь, сестра, вернешься и довершишь дело.

Ничего я не сказала ему в ответ. Только голову опустила и закрыла лицо руками.

***

Темные от дождя стены покинутых людом домов казались мертвыми. Того и гляди нечисть какая из-них покажется. Зашипит злобно, оскалится и царапины от когтей на бревнах оставит. А следом за ней целая орда нежити хлынет и тогда уж не спастись нам, никому. Говорят, шаманы гарнарские немерено ее разбудили волшбой темной.

Вздрогнув, я плотнее запахнула плащ и убрала со лба прилипшие волосы. Непогода вот уж третий день изматывала незадачливых путников. А холод - холод крался следом за дождем. Проникал под одежду, царапал кожу, колол будто насквозь и отказывался выходить из тела, оставаясь там, кажется, навечно.

Чем дальше мы двигались на юг Беларды, тем страшнее мне становилось. Всюду виднелись брошенные деревни, сожженные дома. Частенько встречались нам люди, бегущие на север. Иной раз целыми селами бежали - уставшие, грязные, с пожитками, что успели унести.

У дороги, размытой дождями, в грязи, часто натыкались мы на мертвецов. Были они как один - раздеты и ограблены.

- Надо бы передохнуть, Всеслав, - сказал Зоран, поравнявшись с нами. В седле он держался так, будто с малых лет на коне сидел. Непогода кажись и не пугала его.

Заклинатель поглядел по сторонам и только покачал головой.

- Нельзя. До темноты мы должны добраться до деревни.

Зоран поглядел на темнеющее небо, грозящее новым проливным дождем пуще прежнего и холодным вечером.

- Как скажешь, Всеслав. Воля твоя.

Двигались мы небольшим отрядом - всего-то пять десятков нас. Вздумай ворог напасть, не отобьемся.

Я хмуро оглядела растянувшуюся по размытой дороге цепочку усталых путников.

Боги, когда же кончится этот путь?

Мирка недовольно всхрапнула, и я погладила ее по мокрой гриве. Затеяли люди войну, а зверье бессловесное вместе с ними страдает и муки терпит. Чего, сказано, не хватает Ихмету поганому? И так полмира заграбастал руками загребущими, так еще на север лезет. Беларду ему подавай!

Остовы покинутых и разграбленных домов все еще виднелись позади. Кому война, а кому мать родная. Много их развелось, разбойников, которым бы только нажится на чужом горе. А ведь ежели ворог придет и им достанется.

Глядела я кругом, вздрагивала от холода и до того тошно мне становилось. Век бы всего не видела!

За что мне ноша такая выпала?

Покой лишь во сне тревожном обретала. Глаза смыкала и забывалась ненадолго. А после вставала и снова - рвется сердце на части, болит. Будто камень на грудь положили и стряхнуть не могу. Тяжко мне, ох, тяжко...

- Ушедшая, мать моя непризнанная...сил дай.

И легче на миг стало. Каждый раз становилось.

- Вёльма? - окликнул Всеслав. - Ты чего там под нос себе шепчешь?

- Песню старую, что от бабки слыхала, напеваю. Авось не так тоскливо будет, - соврала, не моргнув.

С того дня, как Ладимира в объятиях Сияны застала да к Зорану в святилище ходила, все молюсь ей. Сил прошу и защиты. Произнесу имя и легче делается - камень мой будто сдвигается немного, холод не колет, а ласкает, окутывает.

Не деться никуда от силы древней. Чую, как глядит она на меня, как помогает, утешает, шепчет. Что бежать от самой себя? Не сбегу. Ее я отродье, верно Ростих Многоликий говорил. Ее дочь.

Ясно мне теперь, отчего люд колдуна Многоликим прозвал. Затем что нет числа его лжи и обману. Коварен и хитер Ростих. Не знает никто, чего ждать - ни я, ни Всеслав, ни Зоран, ни Ладимир.

Храни его боги, любимого моего. Пусть хоть где, хоть с кем, хоть навеки будет. Жизнь за него молиться буду. Пусть жив и здоров по земле ходит.

В дороге торной время тяжко коротать. Дни напролет я былое вспоминала. Одно и то же по сотне раз передумывала. Сердце оттого кровью так и обливалось, так и замирало. В минуты эти ушедшую и поминала.

- Сожги любовь мою несчастную и пусть пеплом по ветру летит, и чтоб не было ее, окаянной, - шептала снова и снова.

Оттого, что лишь в темном колдовском пламени сгорит она - настолько сильна. Лишь по ветру развеявшись, сгинет - настолько глубока и нескончаема.

И нет уж который день страданиям моим конца, и края не видно.

- Ушедшая, мать моя...

- Дядька Бурислав, там идет кто-то! - крикнул Некрас, прежде знакомый мне тем, что спас от нищих на улице.

- Стой! - скомандовал воевода.

Мы разом оглянулись в сторону, куда указал Некрас.

Одинокая фигура, бредущая через поле. Полы одежды нещадно развевались холодным ветром. Стена из дождя и тумана не давала понять, кто идет к нам.

- Кто ж такой? Баба что ль? Лохмотья так и треплются, - пробормотал Некрас, остановившись подле меня.

Осьмуша выпрямился в седле, прислушался к ветру и по-волчьи потянул носом. Потом вдруг замер и побледнел.

- Зоран, то наши гости, - проговорил негромко.

Темный жрец всмотрелся в бредущего, потом вдруг соскочил с седла, быстро отстегнул посох от седла.

- Вот что, Всеслав, - сказал. - Вы скачите дальше, а мы останемся.