R.o.f.r - 2 (СИ)

-- Изи, мне кажется, что вокруг вечная чёрная ночь. А мир -- это миллиарды крыс и несколько слепых котят. Крысы всё пожирают, а котята тычутся вслепую туда-сюда. Они не знают, что делать, как жить. Они... да что уж там -- мы; мы ни фига не знаем. Но крысам только этого и нужно. А ещё очень хрупкое ощущение какого-то рождения. В мире. Что-то бьётся, кричит от боли и пытается родиться. И это гонка: либо "это" родится раньше, чем его сожрут крысы, либо крысы победят... и сожрут это новое. А потом передохнут все... от собственной вони.

Пауза.

-- Ну ты сказанул!

Он повернул к ней лицо, и столько было в этом лице страдания и боли, что у неё перехватило дыхание. Она лишь молча обняла его, не в силах выдержать этот взгляд.

-- Изи, я боюсь ложиться спать, потому что завтра опять завоют эти газонокосилки, в окна полезет бензиновый смрад, у соседей внизу полтора часа будет плакать ребёнок, как всегда бывает по утрам, потом этот гул, от завода, потом небо, перечёркнутое самолётными трассами... Я отравлен этим кошмаром. А представь, каково было ему, его ведь не защищала эта наша толстая корка.

Она не спросила, кого "его" он имеет ввиду, соседского ребёнка снизу или Слоули -- какая разница, это одно и то же.

-- Изи, только теперь я понял его слова о том, что это ежесекундная битва, а не сияющие вершины сознания и розовый рай. Изи... помоги мне.

Она молчала, только ещё крепче обняла его. Нет, её ребёнок никогда не будет плакать; она не позволит. Её котёнок родится зрячим.

-- Спасибо, -- тихо сказал он и улыбнулся.

* * *

-- Что ж мне теперь из врачей в ориенталисты?

-- У меня был знакомый, который из эколога переквалифицировался в философа.

-- И сколько ему было лет?

-- Шестьдесят шесть.

-- Э..?

-- Считаете, невозможно иметь друга, который на 45 лет старше вас?

-- Отчего же... Вообще-то да, считал, до сего момента. Теперь уж и не знаю... Калия, что ты делаешь?

-- Дёргаю тебя за ухо.

-- Считаешь, что...

-- Как дела?

-- Не знаю. Бездельничаю.

-- Есть какие-нибудь проекты в голове?

-- Творческие?

Кодрак перешёл на другую сторону улицы.

-- Не будет никаких Вангеров, никакого Апокалипсиса. Всё будет гораздо банальнее -- мы просто перегрызём друг другу глотки.

Тишина умерла. Во всех головах царил утомительный шум, все тела были отравлены, даже сам воздух не давал полноты, и Кодрак задыхался в этом странном иррациональном вакууме.

Отдалённый гром возвестил о приближении грозы. Он сел в электричку и трясся в вагоне, пока его не высадили контролёры. Одинокая одноколейка, вокруг какие-то полуразрушенные дома. А вот и первые капли дождя. Он нырнул в дверной проём одного из замшелых строений как раз в тот момент, когда ливень хлынул в полную силу; облегчённо вздохнул, примостился в углу у лестницы.

Здесь было тихо и спокойно. Дрожала мокрая паутина на наличниках. Дом тихо и самозабвенно пел безмолвную сонату тлена; пронизывающая его тишина, казалось, была тем самым цементом, удерживающим его от разрушения. А проём двери -- тем самым окном в мир, которое, раз открывшись, уже не закрывается никогда; той самой рамой картины наших будней -- мокрые деревья с трепещущими от наслаждения листьями, серое небо -- и всё это исчерчено вертикальными полосами небесной влаги.

Кодрак глядел расширившимися зрачками, замерев в неудобной позе, а деревья шептали ему о чём-то своём, и он запомнил всё, что они ему поведали. Не мог не запомнить -- такое не забывается.

Кто-то шумно заворочался на лестнице, закашлялся и смачно харкнул. Тишина конвульсивно дёрнулась и исчезла. Судьбоносные шаги спускающегося Командора, сиплое дыхание, тяжёлый запах мочи и пота, который здесь, в Вавилоне, приобретал особый оттенок враждебности и депрессивной неустроенности.

Кодрак сгорбился, зажмурившись.

-- Э-э-э... М... Кхм! -- человек сел рядом, привалился к Кодраку и спустя минуту захрапел.

*

Прямой как стрела горизонт. Его слегка пошатывало, и Кодрак поддержал его за талию, игнорируя нестерпимый запах немытого тела; с грустью поглядел на это двуногое, не знающее собственного имени, когда-то бывшее человеком:

-- Ты слышишь меня? Я Кодрак.

-- А я...

-- Можешь не говорить, это не настоящее имя.

Странно, но он сразу понял, что имел ввиду этот воин, одетый в панцирь из бычьей кожи. Часто помаргивая, как больной, вышедший из комы, он огляделся, с трудом ворочая глазными яблоками; глаза слезились.

Кодрак оценивающе оглядел всю его грузную фигуру:

-- Всё не так плохо, как могло показаться с первого взгляда.

-- Где это мы?

Кодрак одобрительно кивнул, отметив про себя это мягкое "мы" вместо жёсткого "я".

-- Я не ошибся в тебе. Мы поладим.

Не спеша вытащил большой зазубренный нож и с силой всадил ему в грудь...

*