Раб колдуньи

– Да хуй с ней, с этой печкой! – заорал на него вконец озверевший начальник. – Давай их сюда!

– Кого? – переспросил шофер, вытягивая губы в трубочку и стараясь раздуть несуществующие угли.

– Хуя маво! – еще громче заорал начальник, видимо окончательно теряя терпение. – Мальчиков этих, блять, давай сюда!

– Мальчиков?! – словно издеваясь над ним, тупил шофер.

– Да, ебать мой хуй! Мальчиков! Мальчиков, в рот мне ноги! – полоскал сам себя его шеф. – Тащи их сюда!

– А где они? – стараясь разглядеть мифических мальчиков почему-то в глубине печки, задумчиво проговорил его подчиненный.

– Да вот же они! – взревел начальник, указывая прямо на нас с Колей, в голом виде стоящих у противоположной стены. – Вот они, пп…пидарасы! – веди их ко мне!

Но шофер даже не посмотрел в нашу сторону, продолжая изучать тьму в печном проёме.

Тогда разбушевавшийся от сексуальной неудовлетворённости местный царёк привстал и, едва держась на ногах, прошествовал к нам. Схватив нас с Колей за голые пенисы, он потащил нас к лавке, вожделённо мацая руками наше скукожившееся от такого конфуза достоинство.

– Мм… мальчики! – зарычал он, теряя над собой последние остатки контроля и теребя наши совсем уж пропавшие письки.

Он явно приноравливался взять в рот сразу обе, и чем бы всё это кончилось одному черту известно, если бы в импровизированной бане внезапно не вспыхнул бы яркий белый свет.

Свет ударил тугой горячей волной сразу как бы со всех сторон, но больше всего от двери. В проёме которой стояли наши дамы – почти все. А первой среди них стояла, видимо, жена этого большого начальника – Евдокия Павловна.

Так вот какого кабанчика мы сегодня ловили. Вот каких поросят загоняли в один большой картонный домик.

Шофер, звеня упавшей кочергой, повалился набок, шарахнувшись головой об угол скамейки. Начальник в изумлении попытался привстать, но ноги его подкосились и он, потянув нас за пиписьки, которые так и не выпустил из рук, тоже всей массой грохнулся на скамью, а с неё уже сполз к ногам супруги.

– Евдок…кия Павловна? – только и смог проикать мужчина.

– Что же это вы, Цезарь Карлович, по мальчикам решила вдарить? – ледяным официальным тоном спросила у него жена, брезгливо осматривая перекошенное от ужаса лицо благоверного. – Это же педерастия и что еще хуже – педофилия в одном флаконе! Как вы будете потом этими руками Путина любить?

Понимая, свидетелями какого трэша и угара мы невольно становимся, мы с братаном мечтали лишь о одном – провалиться бы сквозь землю или выскочить через трубу этой полуразвалившейся печки, лишь бы не попадаться на глаза всем присутствующим здесь тузам и дамам.

Нас-то в этой печке сожгут не задумываясь!

Вмиг протрезвевший Цезарь Карлович, если мне не изменяет память вице-мэр чего-то тут, оценил ситуацию правильно – скандал замять не удастся, – слишком много свидетелей. Да и пойман, практически, на живца (точнее, сразу на двух). С двумя пиписьками в руках – тут уж не отвертишься стандартным «дорогая, это не то, что ты подумала». Придется не просто идти на уступки, тут надо капитулировать и сдаваться на милость победительницы. Подписывать полную капитуляцию и платить репарации, размер которых, опять же судя по количеству, присутствующих дам, будет определять не одна его супруга.

Для вице-мэра чего-то там, наступали явно тяжёлые времена. И он это прекрасно осознавал.

Однако главной его ошибкой было то, что мыслил вице-мэр как, безусловно, деловой человек. Он понимал, что у всего есть своя цена, и за всё надо платить. Но он недооценивал ту тёмную силу, с которой столкнулся. И просто не знал, что откупиться в данном случае никак невозможно. Как говорится, коготок увяз – всей птичке пропасть. И у птички этой просто не хватит денег, чтобы выкупить обратно хотя бы этот свой коготок…

***

Шофера, кстати, оставили в покое. Он мирно уснул за рулём своей крутой тачки и я был уверен, что он проспит так до самого утра, а, проснувшись утром не ощутит даже обычного похмельного синдрома, и ничего из событий этой ночи в его памяти не сохранится. Однако я ошибался, но об этом позже.

А вот Цезаря Карловича ожидали суровые испытания. Весь дамский коллектив, возмущенный таким неслыханным падением нравов столь высокого представителя власти, порешил судить его немедленно и без гнева и пристрастия.

И как всегда в подобных случаях, эмоции тут же возобладали над здравым смыслом.

Мужчина был препровожден в зал для торжественных заседаний в том самом непотребном виде, в котором был пойман. И подвергнут самому жестокому остракизму. Его живо раздели догола, причем экзекуцией с мстительным наслаждением руководила его собственная супруга.

Я видел его жалкий взгляд с затухающей надеждой на хоть какое-то снисхождение. Он попытался остаться хотя бы в трусах, но воля женского феминистского сообщества была непреклонна: раздевайся, сука, догола.