Раб моего мужа

Протяжный стон за спиной оповестил о том, что муж достиг апогея. Элизабет отчаянно сжала мышцы, не желая выпускать его из себя… Еще!.. Пожалуйста… Еще!

Но обмякший член уже выскользнул из нее, липкой влагой мазнув по бедру.

Тяжело дыша, Элизабет лежала грудью на срубе колодца. От разочарования и досады хотелось рыдать. Она ощущала себя как страждущий в пустыне, которого поманили стаканом воды, а напиться не дали. Ну что ему стоило еще хоть на пару секунд задержаться в ней!

В голове постепенно прояснялось, и Элизабет вдруг осознала, что своими стонами перебудила половину поселка, а ее оголенный зад в лунном свете, должно быть, сияет как начищенный четвертак.

Она поспешно выпрямилась, одергивая ночную рубаху, и повернулась к мужу. Тот с прищуром посмотрел в ее глаза… и наотмашь залепил ей пощечину.

— Ты спятил? — взвизгнула Элизабет, хватаясь за горящую щеку.

— Сука! — сквозь зубы процедил Джеймс. — Кого ты представляла вместо меня? Этого ниггера?

— Не мели ерунды, пьяный дурак! — огрызнулась она.

— Пошли домой! — Он грубо схватил ее за локоть и поволок в темноту…

Полночи Элизабет проворочалась в постели, терзаемая мыслью: «Что это было?» Неужели она столь порочна, что зрелище, отвратительное любому нормальному человеку, пробудило в ней животную похоть? Как можно так низко пасть, чтобы на месте законного мужа представлять другого мужчину, да к тому же еще и негра?

Но… тем не менее, это было приятно… Если бы она каждый раз испытывала подобные ощущения, то супружеский долг ее так бы не тяготил. Пожалуй, она бы даже не отказалась заниматься этим почаще…

Но не устраивать же каждый раз спектакль в негритянской хижине… Элизабет снова представила лоснящиеся темно-коричневые тела… А этот гладкий подтянутый зад… М-м-м!.. Вот бы пощупать!..

«О, Господи, прости мне эти грешные мысли! — ужаснулась она. — А вдруг у меня истерия? Или это… как его… бешенство матки?»

Как-то раз она видела в английском журнале картинку: доктор стоит на коленях перед сидящей в кресле дамой и, сунув ей под юбку руки, делает так называемый «тазовый массаж». Как утверждала реклама, это позволяло пациентке достичь «истерического пароксизма» и таким образом улучшить ее состояние.

«Мне бы тоже не помешал такой массаж, — подумала Элизабет, все еще чувствуя тягучее напряжение внизу живота. — И не обязательно руками… можно и… О, Господи! Не введи во искушение, избавь от лукавого…»

Она молилась, ворочалась и терзалась еще какое-то время, потом уснула.

Наутро ей было стыдно и противно смотреть мужу в глаза, а он вел себя как ни в чем не бывало. После завтрака, сославшись на жару и недомогание, Элизабет ушла к себе и почти весь день просидела в кресле, читая книжку. Правда, сюжет ускользал от ее разума, потому что мысли все время уносились в темную хижину, а перед глазами неотрывно стоял великолепный в своей наготе Самсон.

Вечером Джеймс явился к ней в спальню, но соитие, как обычно, вышло сухим и безрадостным.

— Вчера ты была как-то поживее, — проворчал Джеймс, завязывая пояс халата.

— А ты вел себя как свинья, — отрезала Элизабет.

Муж сально ухмыльнулся.

— Но признайся, тебе ведь понравилось представление.

— Ни капельки, — фыркнула она.

— Лживая сучка!

— Иди к черту!

Глава 18

Жара не спадала, и как Элизабет ни соскучилась по Мэйбл, все никак не могла выбраться ее навестить. Правда, дело было не только в удушающем зное. После той приснопамятной ночи Элизабет не знала, как смотреть Самсону в глаза.

Похоть, безумие, грешные помыслы, охватившие ее тогда — она была в ужасе от самой себя. Да и Джеймс, кажется, приревновал. Хотя сам же и затеял этот балаган, идиот! Но в любом случае, при нем лучше Самсона лишний раз не упоминать. Элизабет не забыла ту оплеуху, от которой потом еще долго болела щека.

Между тем на полях созрел хлопок, и для рабов наступила горячая пора. Каждое утро с восходом солнца их выгоняли на работу, и лишь к ночи они возвращались назад.

Как-то, поужинав, семейство сидело на террасе, наслаждаясь вечерней прохладой. Элизабет бездумно качалась в кресле, любуясь на догорающий закат, как вдруг тишину прорезал свист кнута и болезненный вскрик.

Сердце учащенно забилось.

— Что это? — спросила Элизабет.

Свекровь даже не удостоила ее взглядом, а Джеймс лениво выпустил изо рта сигарный дым.

— Хлопок взвешивают, — сказал он.

За первым ударом последовал второй, третий, заставляя Элизабет содрогаться так, будто секли ее.

— Взвешивают хлопок?

— Каждый ниггер должен собрать за день двести фунтов, — снисходительно пояснил Джеймс. — За каждый недостающий фунт — одна плеть.

Элизабет набрала воздуха в грудь, чтобы разразиться возмущенной тирадой, но прикусила язык. Какой смысл что-то говорить, ведь это все равно ничего не изменит? Наоборот, Джеймс может разозлиться и выкинуть какой-нибудь фортель. Она сдержанно хмыкнула и снова уставилась на багряные облака. От чувства собственной никчемности хотелось рыдать.