Раб

Он оставался все тем же — и в Замосцье, и в Юзефове, и в селе среди гор, и в Пилице, и в Иерусалиме. Ему представлялось, что прав он, но все утверждали обратное. Ведь сама Тора велит прислушиваться к большинству и вести себя соответственно указаниям старейших своего поколения. Яков и сам обвинял себя в упрямстве, но изменить себя не мог. Годы, проведенные в хлеву Яна Бжика в окружении животных, неотесанных парней и девок, не давали себя вычеркнуть. Также эти четыре года, которые он прожил с "немой" Саррой наложили на него свой отпечаток. У него было много терпения к слабым, но он восставал против тех, на чьей стороне была сила. Он много молчал, но нередко говорил правду в глаза, способен был выйти на поединок с вооруженным арабом или турком, отправиться за тридевять земель, чтобы отдать занятые полгроша. Он всегда брал на себя нелегкие добрые дела: переносить парализованных, мыть прыщавых. Мужчины избегали его. Зато набожные еврейки, занимающиеся благотворительностью, считали праведником.

Теперь, сидя в молельном доме за книгой, Яков упрекал себя за то, что приехал сюда. Не надо было ему ворошить давно забытое. Ко всему еще, не хватало, денег на обратный путь, хотя он долгие годы копил их на эту поездку. Теперь он будет вынужден обратиться за помощью. Он опасался к тому же заболеть здесь, вдали от Иерусалима, или, пуще того, на пароходе, где трупы сбрасывают в море. Все же я безумец, — думал Яков…

После занятий Яков отправился в богадельню. Молодые люди предложили ему остаться спать в молельном доме, но он считал это святотатством. Он придерживался правила, что трудное всегда предпочтительней легкого. Нередко он сам удивлялся, как ему удавалось выискивать бремя для души и для тела.

4

Яков толкнул дверь и вошел. В богадельне было темно. Он услышал вздохи, стоны, шорохи, храп. Мужской голос спросил:

— Кто это?

— Гость. Гость издалека.

— Что это вы — среди ночи?

— Это не среди ночи.

— Уже потушен свет.

— Я обойдусь без света.

— Вы видите впотьмах, что ли?

— Я устроюсь на полу.

— Тут где-то должна быть охапка соломы. Подождите, я найду.

— Не беспокойтесь.

— Меня если разбудят, я уже глаз не сомкну.

Глаза Якова стали привыкать к темноте. Он увидел людей, лежащих на полу и на топчанах. В одной и той же комнате находились и мужчины и женщины. Когда он вошел, ему ударила в нос вонь. Во постепенно он привык к запаху. Луна не светила, но небо было полно звезд. Хотя на дворе стояло лето, окна были закрыты, как зимой. Здесь Якову все было знакомо — запахи, вздохи и стоны, повсюду одни и те же — на израильской земле и за ее пределами. В каждом городе, куда бы не попадал Яков, он шел в богадельню помогать старым и хворым. Он очищал их от насекомых, натирал скипидаром, приносил свежей соломы, обслуживал немощных. Он никогда не упускал возможности творить эти благие дела. Теперь обслуживали его. Незнакомец откуда-то принес ворох соломы и постелил на пол. Яков, прежде чем вошел, произнес молитву на сон грядущий, дабы не молвить молитвенных слов среди нечистот. Он лег и осторожно, чтобы не задеть кого-нибудь, вытянул ноги. Какая-то женщина заворчала:

— Таскаются по ночам, а потом будят больных людей, чтобы им ноги поотнимало!

— Не проклинайте, женщина, вы еще успеете выспаться.

— Разве что в могиле…

— Кто вы такой? Откуда? — спросил тот, кто принес Якову солому. Он лежал на топчане возле Якова.

— Я приехал из Эрец Исраэль.

— Это вы реб Яков? — воскликнул тот с изумлением.

— Да, я.

— Как это, никто не пригласил вас к себе? Здесь слышали о вас. Помилуйте, вы ведь здешний! Вы меня не знаете, но я знаю вас! Помню как сейчас: вы пришли сюда и стали меламедом. Мой ребенок учился у вас грамоте.

— Это не тот Яков! — отозвалась еще одна женщина.

— Тот же. Это я.

— Недаром Пилицу называют Содомом, — сказал сосед. — Хотя даже в Содоме был Лот, который взял к себе гостя.

— Как зовут вас, реб еврей? — спросил Яков.

— Меня? Меня зовут Лейбуш-Меир.

— Реб Лейбуш-Меир, надо предполагать хорошее, а не плохое. Оттуда вы взяли, что меня не хотели пригласить ночевать? Ничего подобного! Несколько человек звали меня к себе, но у меня уж такой обычай, — я ни к кому не хожу. Чем плохо здесь?

— Пускай враги мои лежат в богадельне! — отозвалась еврейка, которая только-что проклинала Якова.