Раб

После того, как Саббатай Цеви перешел в магометанство и евреи во всем свете предали анафеме лже-мессию и верующих в него, староста нового погребального общества в Пилице велел холмик, под которым лежала Сарра, сравнять с землей. Со временем кладбище пришлось расширить, так что могила Сарры совсем затерялась. Теперь, когда тайные последователи Саббатая Цеви услышали, что Яков вернулся и к тому еще из Земли обетованной, они окружили его, радостно приветствуя. Один из них тут же пригласил его остановиться у него в доме. Но Яков не хотел идти ни к кому. Он сказал, что будет ночевать в богадельне. Когда кто-то вспомнил имя Саббатая Цеви, Яков воскликнул: Да будет имя его и память о нем стерты навеки! — И он трижды плюнул.

Его расспрашивали, и он рассказал о Земле Израильской, о евреях, живущих там, о ешиботах, святых могилах, развалинах и о том, как мистики, настоящие каббалисты, а не поддельные, пытаются приблизить конец галута. Он рассказал о Стене плача, о могиле библейских патриархов, о гробнице Рахили. Яков показал собравшимся несколько турецких монет. Некоторые расспрашивали Якова о его путешествии по морю, видал ли он русалок, пение которых так сладостно, что надо заткнуть уши, чтобы от упоения не испустить дух. Яков отвечал, что русалок не видел и не слышал их пения.

Давно уже приспело время молиться, но беседа не прекращалась. После вечерней молитвы Маарив евреи не разошлись ужинать, а снова обступили Якова. Когда его спросили, зачем он приехал, и он ответил, что затем, чтобы перевезти останки Сарры в Эрец Исраэль, на время наступила тишина. Староста погребального общества, который тоже был тут, заметил:

— Попробуй в стоге сена найти иголку…

— Как видно, не суждено, — сказал, сам себе, Яков.

Народ понемногу стал расходиться. Евреи слышали о том, что на израильскую землю переносят останки праведников, знаменитых людей. Но чтобы мужчина, через двадцать лет приехал искать прах какой-то женщины, которую похоронили за забором, — это было странно. Некоторые стали друг с другом перешептываться о том, что приезжий должно быть не в себе. Другие заподозрили, что он — из людей Саббатая Цеви. Нашлись и такие, которые решили, что он приехал вовсе не из Эрец-Исраэль, а все это выдумал. С другой стороны, приверженцы Саббатая Цеви, поначалу, хотели втянуть его в свою компанию, во его высказывания оттолкнули их.

Еще немного, и Якова оставили одного. Он помолился и сел учить Тору при свете поминальной свечи. Женщина, которая двадцать лет тому назад взяла к себе младенца Якова, принесла ему кашу и бульон. Яков поблагодарил, но сказал, что не ест ни рыбы, ни мяса — ничего того, что получено из живого существа. Даже творог и яйца. Женщина спросила:

— Что же вы кушаете, милый человек, горящие угли?

— Хлеб и маслины.

— У нас нет маслин.

— Хлеб с редькой, хлеб с луком, хлеб с чесноком.

— От этого сил не прибудет.

— Бог дает силы.

— Ну, ешьте хлеб.

Яков умылся под рукомойником, сел и стал есть сухой хлеб. Несколько парней, учивших Тору в ночные часы, стали подтрунивать над чужаком.

— Почему вы боитесь мяса?

— Сами мы тоже из мяса.

— Что вы едите в субботу?

— То, что в будни.

— Ведь в субботу нельзя изводить себя!

— Нельзя также изводить и других.

— Чем у вас сдабривают чолнт?

— Растительным маслом.

— Если бы все поступали как вы, чем бы жил резник?

Один из юнцов пытался доказать Якову, что тот нарушает закон, остальные тихонько хихикали и перешептывались. Яков понимал, что над ним смеются, но отвечал каждому серьезно и вразумительно. У него были свои убеждения. Он толковал Тору на свой собственный лад и уже привык к издевкам и всякого рода подозрениям. С самого детства он был не как все и остался таким в старости. Кроме того недолгого времени, когда он увлекался Саббатаем Цеви, он всегда был сам по себе. И даже среди людей Саббатая Цеви он был исключением. Даже родной сын, Бениамин-Элиэзер упрекал его за странные выходки. В Эрец Исраэль его хотели взять на общественное содержание, но он не пожелал пользоваться благотворительностью и зарабатывал тяжелым трудом — копал ямы, чистил отхожие места, таскал тяжести, которые были под силу ослу, а не человеку. Ежегодно приходили к нему свататься, но он продолжал жить один. Хотели дать ему такую работу, чтобы он всегда имел заработок, но ему не сиделось на месте. То он был в Цфате, то в Шхеме, то в Яффе, то вовсе пускался в путь через пустыню к Мертвому морю. Когда его одолевал сон, он ложился под деревом или опирался о камень. О нем даже распустили слух, будто он не еврей, а обращенный в еврейство. Прошли долгие годы, и никто уже не знал, что он знаток Талмуда его считали невеждой.