Рабинович В. - Алхимия-2012

Представления Бэкона о душе внешне близки Аристотелевым представлениям {растительная, чувствующая, интеллектуальная душа). Но есть существенное различие. Душа — тоже субстанция, и поэтому, как и всякая другая субстанция, состоит из формы и материи. Интеллект души — это пассивный интеллект. Но есть интеллект, находящийся вне души и на нее активно воздействующий (бог). В этой точке рассуждений — ключ к пониманию «опыта внешнего» и «опыта внутреннего». Таким образом, в алхимии Роджера Бэкона сняты и первоматерия, и квинтэссенция. Оставлена лишь эмпирия единичных вещей. Зато общее провозглашается как чистое умозрение. Как видим, образотворящие возможности Оксфордца выглядят в некотором роде еще «еретичнее» чисто алхимических. Вместе с тем все это площе, уравновешенней, статичней. Бог у него — «генеральный конструктор». Именно он, а не алхимик, — побудитель души, активатор единичных вещей-субстанций. Опять предельное послушание.

Теперь снова войдем в атомистический (или антиатомистический?) контекст. Трансмутация металлов происходит вне предельной оппозиции: первоматерия — квинтэссенция. Металлохимические превращения укладываются в ряд последовательных единичных пресуществлений-преображений. Чудо и эмпирия в их одновременности. Акцент на индивидуальное, целостное, живое. Путь к дроблению, измельчению вещества заказан. Одушевление индивидуальных вещей.

Вот почему антиатомная презумпция привела Бэкона к неосознанному «провидению» дискретного атомного элементаризма — элементной атомистики. Опять-таки: образотворчество в условиях предельного послушничества — путь к преобразованию культуры¹³⁶. Но, по М. Хайдеггеру, Бэкон даже в «эксперименте» не только что послушник, но и догматик, лишь комментирующий писание: «...Р. Бэкон не мог быть предшественником современных экспериментирующих исследователей, а всегда оставался последователем Аристотеля, поскольку был скован христианской догмой о подлинном обладании истиной в вере, в достоверности Писания и учения церкви... Познанием здесь было не исследование, а правильное понимание определяющих высказываний и истолковывающих их авторитетов. Обсуждение высказываний и ученых мнений различных авторитетов получает преимущество в способе познания средневековья... Если теперь Р. Бэкон требует эксперимента — а он требует его, — то он подразумевает под ним не научный эксперимент как исследование, а хочет вместо argumentum ex verbo — argumentum ex re, вместо обсуждения ученых мнений наблюдения самих вещей — аристотелевской ецлегрш» (Heidegger, 1963, с. 75). Все здесь сказанное было бы именно так, если бы алхимическое «непослушание» Бэкона не изобрело вдруг «антиатомистический атомизм», допытываясь у природы ответа по-прежнему средневековым способом, комментируя ее, но не преобразуя. Начальный же импульс — алхимический космос, являющийся карикатурой на космос правоверного христианина. Итак, подлинный диалог алхимии с химией не состоялся. Это был скорее монолог алхимии, понятой как химия. Нужно возобновить диалог алхимика-христианина с неалхимиком-христианином (даже если ими будет одно лицо). Возобновим же этот диалог, вернувшись в замкнутый мир средневекового природознания. Может быть, после этого средневековый алхимик и химик Нового времени сделаются сговорчивей?

РАССКАЗЫВАЮТ: как-то раз во дворике Парижского университета у «ангелического доктора» Фомы Аквинского и «универсального доктора» Альберта Великого вышел спор о том, есть ли у крота глаза. Вот уже несколько часов длится этот словесный турнир — и все безрезультатно. Каждый стоит на своем истово и непоколебимо. Но тут случись садовник, нечаянно подслушавший этот ученый диспут, и возьми да и предложи свои услуги. «Хотите, — говорит садовник, — я вам сей же миг принесу настоящего живого крота. Вы посмотрите на крота, настоящего и живого. Сами посмотрите на живого настоящего крота. На том и разрешится ваш спор». «Ни в коем случае, — воскликнули в один голос спорщики. — Ни в коем случае. Никогда! Мы ведь спорим в принципе: есть ли в принципе у принципиального крота принципиальные глаза»¹³⁷.

Эта легенда хорошо схватывает одну из основных коллизий средневекового познания: созерцательная эмпирия — схоластическая логистика; ощущаемые реалии — понятия по поводу реалий; вещь — имя вещи, воспарившее над вещью, потерявшее вещь, хотя и обретшее эту самую — «словесную» — вещественность.

Иначе говоря, созерцательный опыт оксфордцев-францисканцев, с одной стороны, и рассудочная бесплотная схоластика доминиканцев — с другой. Но созерцательный опыт оксфордцев и противостоящая ему схоластика (вместе) находятся в странном противостоянии к герметической (алхимической) традиции, карикатурно преодолевающей этот разлад.