Рабочая гипотеза

Но вот Раиса взмахивает указкой, необычно длинной в ее руке. Вступлению предшествует улыбка, широкая, всему залу подаренная, но остановившийся на секунду взгляд говорит: принадлежит она одному Леониду.

– Год назад, – начинает Раиса, и снова улыбка, теперь уже только Громову, – была защищена диссертация, на первый взгляд обычная, похожая на другие. Автор ее – присутствующий здесь Леонид Николаевич Громов. Диссертация была посвящена изучению комплексного действия различных антибиотиков на ход лучевой болезни. Казалось бы, какое отношение может она иметь к докладываемой работе? Однако всякий, кто знакомился с трудом Громова, не мог пройти мимо изложенной там гипотезы. Это плодотворное предположение позволило уже многое сделать самому Громову, позволит и другим провести немало важных исследований, толкнуло оно и нас на постановку серии экспериментов.

– Ты, оказывается, классик. – Елизавета щиплет Громова за руку: не смотри, мол, на нее так.

А он просто диву дается: говорили, кажется, спорили, знает Раиса его мнение о преждевременном афишировании теорий-недоносков. Ну, предположим, появилась у Раисы нужда доложить данные, опирающиеся на гипотезу. Что же тут такого, докладывай, кто запретит может? Всякий умеющий читать может взять диссертацию в Ленинке, всяк пишущий да сошлется, на кого пожелает. Но зачем же бить в барабаны? К чему тут бубна звон? Нет, Рая, так не пройдет, ты не Краев, но все же поговорим…

– Может показаться странным, что из отведенных мне тридцати минут пятнадцать я трачу на изложение гипотезы Громова. В самом деле, непосредственной нужды в этом нет: можно было просто сослаться. Однако в детальном изложении гипотезы возникла самая насущная потребность. Диссертация не лучшее место для теоретически важных идей, тем более что в автореферате гипотеза не изложена. А в результате достаточно открыть статью Кэлвина в последнем номере американского радиобиологического журнала, чтоб обнаружить, что без всякой ссылки на Громова там выдвигаются сходные положения.

«Сходные, но принципиально иные. – Громов открывает блокнот. – Вот в чем дело-то: Кэлвин ее взволновал! А впрочем, послушаем…»

Наконец Раиса переходит к собственным данным. Они интересны, хотя все это априори можно было бы предположить. Как назывались те бактерии, что поселились возле уранового котла, опущенного в океан? Забыл. Они жрали смолу с котла и постепенно, в ходе отбора чудненько приспособились к бешеной радиации. Нечто аналогичное у Мельковой, правда, объекты иные. Ах, Райка, прощу я, похоже, тебе сегодняшнее! Быть может, и не простил бы, если б отстаивала ты лишь мой приоритет. Но Кэлвин встал поперек твоей, личной дороги. Громов опередил – горько, однако пришлось смириться, а уж Кэлвина-то вперед ты не пустишь! Что ж, защищайся! Право на самозащиту кто может отнять?

Громов захлопнул блокнот, вычеркнув сделанную там запись.

В прениях выступают один, другой, третий… Все хвалят. Данные хороши, гипотеза любопытная, докладчица очаровательна – как не хвалить?

Но вот к кафедре идет Громов. Идет и четко не знает, что скажет. Надо что-то сказать, а так – захлестнет лавиной не очень-то заслуженных похвал – что тут приятного? Так что же сказать? Ах да, лавина…

– Поскольку в докладе вспоминались горы, позвольте и мне привести горный пример. Бегает по вершине какой-нибудь, скажем, муфлон. И вдруг ненароком столкнет камешек. Покатится камешек, столкнет другой, глядишь – лавина… Надеюсь, конференция простит мне это лирическое отступление? Так вот… Я оказался в роли муфлона, гипотеза же моя в роли камешка. И я искренне рад, что мое предположение помогло Раисе Петровне создать лавину – доложенную ею концепцию…

Больше ничего не сказал Громов. Просто отошел от кафедры, шагнул к Мельковой, склонившись, поцеловал ей руку. Откуда только такое взялось? Не Леонид, а сам Лихов! Ай да Леня! Раиса довольна.

– Во как! – говорит Елизавета, когда Громов садится на место. – Кто знает, быть может, и придется благодарить Райку за сегодняшнее, однако лапку ты ей лизал зря. Еще не ясно, чем это для тебя обернется!

– Я – девушка первый сорт, рыжие сейчас в моде.

– И курносые тоже.

– А что? Разве нет? Скажи, что не первый сорт?

– Зачем же я так говорить буду? Первый, именно первый, в том смысле, что не высший, не экстра.

– Но хоть что-то тебе во мне нравится?

– Безусловно… Во-первых, характер. Ты тихая, скромная, покладистая и податливая. Смиренная, как монахиня. А еще ты эфирная – кожа да кости…

– Фу, Ленька, ну почему ты такой несносный?

– Твоя, Лизонька, школа. Ученик перегоняет учителя – как обычно!

Серые волны бьются о борт белого катера. Это Леонид «штучкует», это по его инициативе удрали они с очередной экскурсии в очередную церковь и в порядке индивидуального бродяжничества отправились на катере по Днепру, благо стоит осень и катера совершенно пустые.

– Леня, ну почему ты не поэт? Степа Михайлов сейчас посвятил бы мне какую-нибудь элегию или стансы: «Бьются, бьются, бьются и бьются волны о катера борт…» А потом на этой основе написал бы романс.