Рабочий

Он ждал, что Елена протрет пол и уйдет в свою работу, дальше по цехам и душевым с грязными полами.

Но молодая девушка не уходила, а внимательно осматривала Лёху, словно с него мерку на гроб снимала или на свадебный костюм.

«Полюбила меня Елена, проняло её, — Лёха подумал с неудовольствием, потому что Елена ему не нравилась, и особенно — её сын от неудавшегося жениха, который сейчас спокойно делает других детей другим женщинам. — Таскается, на любовь нарывается, молодая горячая кобылица.

Что любовь? — пыль между ног.

В цеху пыль полезная, трудовая, а любовь — пыль пустая, ненужная, потому что невидимая, как заноза в попе.

Нашла девка время и час, пришла к голому мужику в душ, ждет, когда я на неё напрыгну, как щеголь набрызгивает на балерину на сцене.

Отдастся мне со страстью, а потом зарыдает, скажет, что я её соблазнил, обесчестил — это рожавшую женщину, и теперь, как честный человек должен взять в жены и усыновить ребенка, словно я только что откинулся с кичи и мне нужна хорошая репутация семьянина.

Ладно бы — балерина, а то — кадровичка-уборщица без стажа.

Балерин я не люблю, но они в глазах общества что-то, да и стоят; большие деньги люди за балерин платят, а за уборщицу денег никто не даст, потому что уборщица по индийской системе каст стоит ниже полицейского.

Под халатом, небось, ничего Елена не надела, чтобы не мешало нам, и процесс прошел быстро, без запинки, и никто бы не прервал нашу добрачную любовь.

Бабы думают, что весь мир для них создан со звездами и Луной.

Хорохорятся, выпендриваются бабы, особенно в шалмане после смены, а как до дела дойдет, до рабочего станка, так станину от щетки-сметки не отличит, словно гуталином глаза залила».

Шутка о том, что баба не отличит станину от щетки-сметки, рассмешила Лёху, и он тихонько захихикал, как вуерист в кустах.

Но затем устыдился своего смеха подпольного:

«Что обо мне подумает Елена, когда я голый под душем смеюсь, словно наступил на сальник.

Подумает, что я над её внешностью и чувствами хохочу.

Женщины всегда думают плохое, когда мужчина смеется, и кажется бабам, что мы, мужички, только тем и живем, чтобы на них внимание обращать и смеяться по каждому их прыщику.

Дуры бабы!»

Лёха удержал смех, решил, что перебьет взгляд Елены своим взглядом, и долго, пристально смотрел ей в глаза — так прокурор смотрит в глаза подсудимого миллионера.

Елена взгляд не отвела — понятно, что к свадьбе готовится, поэтому крепится, будто винт в неё стальной вкрутили.

Лёха оробел, отвел взгляд, смотрел на ноги Елены, нормальные ноги, женские, и заканчиваются, наверняка, нормально потому что Елена родила ребенка.

Кадровичка, уборщица, но не балерина и не виолончелистка.

Лёха вспомнил интеллигента из шалмана, когда интеллигент хвастался, что для него и его друга в сауне голая виолончелистка музыку извлекала из виолончели.

«Почему у нас на заводе, в раздевалках, или у станка не прохаживаются голые виолончелистки? — хмельная мысль пошла под корни волос, и Лёха еще сильнее захмелел. — Одна виолончелистка на всех работяг: мы под душем смываем усталость после рабочего дня или ночи, а она голая на пластиковом желтом табурете — пластиковый, чтобы в душевой не намокал — наяривает Шуберта на виолончели.

Искусство принадлежит народу, а кто народ? как не рабочие парни с мозолистыми руками.

Мозоли мы набили не на печатных машинках, а у станка с прибылью, как сказал в своё время бородатый Карл Маркс.

Карл Маркс умер, а его борода живет в памяти россиян. — Мысль о голой виолончелистке взбодрила Лёху, и он уже смотрел на Елену со стороны искусства: вдруг, Елена оканчивала музыкальную школу по классу виолончели?

По классу фортепиано — не подойдет, потому что пианино в душевую не влезет, а, если затащат, то намокнет, как черепаха в супе.

Виолончель тоже намокнет, но она быстрее высохнет, чем пианино, потому что пианино слоноподобное, а виолончель бабаподобная.

Женщины быстро обсыхают, как флаги на кораблях. — Лёха задумался, даже приложил руки ко лбу, тер виски в поисках ответа на вопрос: «Нужна ли голая виолончелистка в заводской душевой?», но спохватился и снова прикрыл стыд и срам руками: — Нет! Баба с виолончелью — не по-рабочему, не по-заводски, всё равно, что корову приведем в цех.

Корова полезная, от неё молоко, но и корова вредна для рабочей атмосферы.

Суровые наши лица, щетки-сметки, станки, грохот, швеллеры, салазки, маховики, солидол — разве это совместимо с голой виолончелисткой?»

Лёха в досаде на себя за то, что допустил мысль о виолончелистке в душевой, отвернулся от Елены «Когда же она уйдет по своим делам, невеста?», колупал пальцем дырочку в кафеле, словно просеивал золотоносную руду.

Он вспомнил, как много лет назад на него смотрела девочка в нескучном Саду, где летают мухи и под кустами валяются окурки.

Лёха молодой, смелый наслаждался природой и надеялся, что из кустов вылетит фея, которая наметит жизнь в волшебное русло реки Амударьи.

Река Амударья притягивала Лёху загадочностью и далью, будто Луна упала с неба и убегает от Лёхи на коротких тонких ножках.