Работа для оборотня (СИ)

Под ним ничего не было. Ни лифчика, ни футболки. Только гладкая золотистая кожа. Кровь ударила Ремусу в голову; приоткрыв губы, он смотрел на Урсулу, не в силах оторваться. Она была невысокая, миниатюрная, но сразу видно, сильная: под блестящей кожей просматривались крепкие мышцы. Груди были не маленькие и не большие, а того самого совершенного размера, о котором грезит любой мужчина: идеально ложащиеся в ладонь. Урсула шагнула к Ремусу, обхватила ладонями его шею и прижала губы к его дрожащим приоткрытым губам.

Все девушки и женщины, которых Ремус знал, пахли по-разному. Они пахли мылом, дезодорантом, сладостями, духами. Он помнил лавандовые духи Лили и горькие, с ноткой сирени – Марлин. От Урсулы пахло совсем по-другому. Никаких духов, никакого мыла. Только острый, дурманящий запах густых чёрных волос, бархатистой кожи, крови, бьющейся под этой кожей… Целовалась она решительно и умело, сразу раздивнув ему губы горячим языком. Желание, агрессивное и острое, вспыхнуло в нём. Не понимая, что делает, он обхватил её за талию, её кожа была потрясающе гладкой, тёплой, как тающий в пальцах шоколад. Похоть затопила его изнутри, теперь он уже сам целовал Урсулу с такой страстью, которой сам от себя не ожидал, сдавливая в объятиях талию, сжимая ладонями мягкую грудь.

«Ты что творишь?!» – закричал его внутренний голос, и этот голос хлестнул Ремуса, как плетью. Вздрогнув всем телом, он разорвал поцелуй, отскочил от Урсулы.

- Иди сюда, – голос Урсулы звучал хрипло, словно она сдерживала рычание. Снова прильнув к нему всем телом, она нежно потёрлась своим гладким животиком о его член сквозь джинсы, и он застонал, закрыв глаза.

- Ты же хочешь этого, – шептала она, гладя его шею, слегка царапая кожу под волосами. – Ты хотел меня с самого начала…

«Остановись! Остановись! – кричал его разум. Наслаждение становилось мучительным; он умрёт, если не отдастся ей сейчас. Пусть Гвилт его убивает, пусть режет его на части, ему всё равно. Схватив его за рубашку, Урсула потянула его в сторону, повалила на кровать. Её горячие пальцы проворно расстёгивали его воротник, мягкие губы прильнули к ключице, острые зубки укусили кожу. Ремус рванул застёжку её джинсов; руки действовали быстрее разума. Почти рыча от невыносимого желания, он перевернул её на спину, страстно целуя шею и плечи, мягко сжимая ладонями грудь, по очереди втягивая в рот твёрдые соски. Они были горячие, как кофе, который она сделала для него, и такие же сладкие.

Отстранившись, чтобы расстегнуть свои джинсы, он быстро взглянул на её лицо и оцепенел.

Урсула отвернулась от него, её лицо застыло, глаза были крепко закрыты. Он узнал это выражение стыда, боли и отвращения. Точно такое же выражение было у неё, когда она была с Гвилтом.

- Урсула… – проговорил он. Девушка быстро повернулась к нему, открыла глаза. В них мелькнула злость.

- Чего остановился?.. Давай, продолжай, ты же хочешь! Давай!

В её голосе не было никакого желания, только отчаяние и гнев. Она схватила его за волосы, впилась в губы поцелуем. Он дотронулся пальцами до её вагины. Кожа была совершенно сухой.

- Но ты не хочешь, – проговорил он. Желание медленно спадало, отзываясь болью во всём теле. Урсула посмотрела на него со злостью.

- И что? – бросила она презрительно.

- Я не такой, как он, Урсула. Я не могу. Пожалуйста… пожалуйста, оденься и уйди.

Повисло напряжённое молчание. Ремус прислонился к стене, слегка расставил ноги. Возбуждение ещё не отпустило его до конца, оно сердито пульсировало, требовало немедленной разрядки. Молчание нарушила Урсула: она злобно фыркнула.

- Придурок. Мог бы хоть удовольствие получить, а так…

Она застегнула джинсы, схватила с пола вывернутый свитер и натянула его на себя. Потом, не глядя на Ремуса, выбежала из комнаты.

Ремус закрыл глаза, покачал головой. Его снова охватил стыд. Проклятье, как он мог потерять голову, забыть о своём задании, своём долге? И от чего? От вида полуголой девушки? Он скрипнул зубами и сжал кулаки. Что это вообще было? Глупый вопрос. Пять дней до полнолуния – вот что. Обострение всех инстинктов, усиление всех реакций. Он вспомнил, как это мучило его в Хогвартсе. Как он сбегал с уроков и стоял под ледяным душем, сжимая кулаки так, что ногти впивались в кожу. Как не спал ночами, метался на мокрых от пота простынях. Аконитовое зелье, которое он начал пить после школы, смягчало этот эффект, и он становился нормальным человеком. И всё равно перед полнолунием в нём просыпались инстинкты. В такие ночи он часто делал Сириусу больно, кусал его губы, оставлял засосы на шее, выкручивал запястья. Сириус смеялся. Говорил, что его это заводит. И сам в ответ накидывался на Ремуса, стискивая его в объятиях до боли в рёбрах, прижимая его руки к кровати, доводя его до криков и изнеможения. Для него всё это было игрой. Он обожал играть с огнём и со смертью.

Сириус…

При мысли о нём желание стало ещё сильнее. Ремус больше не контролировал себя. Вскочив на ноги, он бросился в ванную.