Работа над ошибками

Прю удивленно подняла брови:

— Вы разбираетесь в живописи?

— Там разборчиво проставлена фамилия автора.

— А‑а‑а!

Даймонд уловил презрение, прозвучавшее в последнем возгласе, но не подал виду. Неожиданно он вспомнил одну из лекций, которые в свое время слушал на курсах повышения квалификации.

— И все же я могу сказать кое‑что о работах Коро, — заявил он. — Например, то, что на каждый из его подлинников приходится более сотни подделок. Он, если можно так выразиться, самый подделываемый в мире художник. Но эти‑то картины, я уверен, настоящие.

— Настоящие репродукции, мой дорогой, — улыбнулась Прю и вручила ему конверт с фотографиями. — Что вы пытаетесь установить на сей раз?

— Причину, по которой Бритт решила лично посетить поселение бродяг, — признался Даймонд. — Я так и не понял, почему ей это было интересно. И Вэ Бэ мне в этом не помог.

— По крайней мере, вы его нашли.

— Да. Он неглупый, но в моем расследовании толку от него оказалось немного.

— А почему для вас это важно?

— Потому, — сказал Питер, медленно перебирая фотографии, — что это может пролить свет на причину убийства Бритт.

— А разве старый Биллингтон — не ответ на данный вопрос?

— Мы пока не уверены в этом.

— Вы считаете, что Бритт могла впутаться во что‑то опасное?

Даймонд покачал головой:

— Вряд ли. Она всегда знала, чего хочет и почему.

— И все же она могла своим появлением напугать кого‑то из бродяг, — предположила Прю. — Вы только посмотрите на этих типов! Некоторые из них представляют серьезную опасность. Мало ли что они натворили в прошлом. А если кому‑то из них показалось, будто его старые делишки всплывут? Говорю вам, мне там было по‑настоящему страшно.

Даймонд продолжал молча рассматривать снимки. Для него бродяги, когда‑то обосновавшиеся на Трим‑стрит, не являлись безликой массой — глаз полицейского разделял ее на вполне конкретных людей. Его не удивляло, что они казались Прю закоренелыми преступниками. Например, молодой человек, который обрил себе голову, оставив узкую полосу волос, тянувшуюся ото лба к затылку. Или женщина с короткой стрижкой и с круглыми очками на носу. Или весь покрытый татуировками мужчина. На большинстве снимков он лежал с закрытыми глазами, сжимая в руке бутылку с сидром. Ну и, разумеется, сам Вэ Бэ, выделявшийся среди остальных ростом. Тщательно изучив лица, которые встречались на фото чаще других, Питер принялся рассматривать тех, кто был менее фотогеничен и попадал в объектив лишь изредка, да и то не в фокусе.

— Взгляните на нее, — сказал он, указав на стройную девушку с большими глазами и заплетенными в косу темными волосами. — Вы ее помните?

— Я помню всех, — ответила Прю, — но понятия не имею, как их зовут. Нас, знаете ли, не представляли друг другу.

— Имя ее, кажется, мне известно.

— Вот этой худышки?

— Так вы ее помните?

— Смутно. Она старалась держаться на втором плане. Кто она?

— Ее зовут Уна Мун.

— Полагаете, я могла о ней слышать?

— Нет.

Даймонд не стал ничего объяснять. Уна Мун была той самой молодой женщиной, которую он видел в отделении полиции в обществе Уоррилоу. Именно она сообщила об исчезновении Саманты Тотт.

Глава 19

Маунтджой пытался сообразить, каким образом в его камере в тюрьме Олбани могла оказаться женщина. Он ясно слышал ее стоны рядом с собой. Пришла к нему на свидание? Те, кто плохо знал тюремные порядки, часто рассуждали о том, что это бывает, и к тому же не так уж редко. Но Маунтджою было известно, что подобное невозможно. Свидания в Олбани? Скорее можно было представить, что местные надзиратели устраивают для заключенных полеты на воздушном шаре. Да и потом, даже если бы такая практика существовала, кто и с какой стати пришел бы на свидание к нему, Джону Маунтджою? Софи после развода поклялась, что больше никогда не будет иметь с ним ничего общего.

Почему он, Джон Маунтджой, лежит на полу, а не на кровати? Правда, матрасы в камерах были совсем тонкими. Лежать на них по ощущениям — практически то же самое, что валяться на полу. Но Маунтджою было и жестко, и холодно. И где‑то рядом с ним находилась женщина.

Чуть повернувшись, он высвободил затекшую руку и убедился, что лежит на плоской, твердой поверхности, которая показалась ему куском линолеума. Нащупав край листа, он приподнял его и ощутил под пальцами шов между двух досок. Маунтджой прекрасно знал, что дощатых полов нет ни в одной тюрьме.

Открыв глаза, он увидел перед собой старомодный камин, окно без решетки и вспомнил, где находится. Маунтджой выругался, злясь на себя за то, что не выдержал и заснул.

— Прекратите стонать, — обратился он к Саманте.

— Я ненавижу это место.

— Что?

— Я его ненавижу. — Она сидела на полу в центре комнаты, завернувшись в одеяла, и потирала лицо кистями связанных рук. — У меня от него мурашки ползут по телу. Это самое гнусное и страшное место из всех, где мне приходилось бывать. И еще здесь ужасно воняет плесенью.

— Я ведь увел вас из той шахты, разве не так? Принес вам одеяла, еду, питье. Позволил держать при себе вашу чертову скрипку.

Как и следовало ожидать, аргументы Маунтджоя на Саманту не подействовали.