Работа над ошибками, или Грустная грустная сказка [СИ]

Он смотрел на меня, и от этого взгляда мне было не по себе, не человечьими глазами смотрел на меня Ев-Ган. На меня смотрели печальные глаза белого волка.

— Нам ведь по туману? — спросила Ши, чтобы как-то разрядить обстановку.

Мы пошли. Ев-Ган нас поторапливал, и все время украдкой поглядывал на Ши.

Минут через двадцать быстрой ходьбы мы увидели ворота.

Все было, как описывал Ю-Рий-ранх: высокие каменные стены, терявшиеся в неизмеримой выси, и дубовые ворота, которые были ещё открыты. Туда все менее интенсивно уходил туман.

Мы не разговаривали. Мной овладевал страх, как впрочем, и всеми остальными. Только Ев-Ган был спокоен, высокий и сильный, он показался мне не трубадуром и поэтом, а рыцарем или графом со старинных гравюр.

Ворота медленно закрывались.

— Сейчас или никогда, — сказал Ев-Ган, — то кто не вышел первый раз, не выйдет больше никогда.

С этими словами он покинул нас.

— Я боюсь, — чуть слышно проговорил Пату.

Я посмотрела на Ранх-ба и Ши, они не слышали этой фразы и готовы были идти, но ждали нас.

— Идите, — сказала я им.

— Сиэт, а ты? — спросил Ранх-ба.

— Мы сейчас придем. Идите, — срывалась я на крик.

Они ушли.

— Мне так знакомо все здесь. Так понятно. А там? — продолжал Пату.

— Подумай, что тебя ждет здесь? Возможно, ты больше никогда не увидишь Ши.

Пату посмотрел на меня, будто видел в первый раз.

— Мы никогда больше не увидимся, — сказала я.

— Ты тоже уйдешь? — спросил он.

— Я хочу видеть солнце и звезды. Хочу работать на земле, видеть, как растет пшеница.

Пату колебался. Я взяла его за руку:

— Пату…

— Решайтесь скорее, — я услышала голос Ев-Ган и обернулась. Ворота закрывались быстрее.

— Подумай о Ши, не ради себя, так ради сестры.

— Нет. Я вернусь в тюрьму, — с какой-то страшной решимостью сказал он.

Он не дал мне сказать ни слова более.

— Иди.

Мы обнялись. Я побежала к воротам. Едва мне удалось протиснуться между створками. На глазах моих были слезы. Я уткнулась в Ев-Ган и разрыдалась, он гладил меня рукой по голове.

— Лаа, где брат? — беспокоилась Ши, — Почему он не пришел?

Я подняла на неё глаза, но не видела лица подруги из-за слез.

— Он решил вернуться в тюрьму. Он не пойдет с нами.

Глаза немного прояснились, и я увидела, что Ши шокирована этой новостью.

— Ши, милая, прости меня. Я думала, что смогу уговорить его. Но он все сам решил.

Ши молча повернулась и пошла вперед по дороге. Мы пошли за ней.

За воротами было так же туманно, как и в Городе, но теперь нас уже окружали мощные стволы деревьев. Мы шли недолго, пока Ши не села у какого-то дерева и не разрыдалась. Я бросилась её успокаивать, но из этого ничего не вышло: вскоре мы обе рыдали, уткнувшись, друг в друга носами.

— Ти-ранх, здесь мы в безопасности до утра, — сказал Ев-Ган, — надо собрать хвороста и развести костер.

Ранх-ба подобрал один прутик и сказал:

— Боюсь, Ев-Ган, это почти невозможно, найти здесь сухие ветки.

— Почти, — заметил Ев-Ган.

Они разошлись. Ев-Га можно было найти по стуку камней. Зачем-то он брал два камня и бил их один о другой. Наконец, довольный, он подошел к нам.

— Сиэт-ту, пойди, набери шишек, только недалеко отсюда, наберешь полные карманы — возвращайся.

В этот момент вернулся Ранх-ба с охапкой хвороста, и мы вместе пошли в лес.

В лесу было тихо и туманно. Но туман редел, кое-где витал только хлопьями.

— Как вы дошли? — спросила я Ранх-ба.

— Да вроде бы более-менее. Сначала было туго, грозы донимали, да еще и место незнакомое. Через три часа после того, как с вами расстались, наткнулись на "стражей", пришлось удирать. Я знаю, почему Пату не пошел — он убил одного стража.

Я остановилась, как вкопанная.

— Ши знает? — только и спросила я.

— Нет, он просил не говорить, сказал, что выведет сестру из города, а сам вернется в Тюрьму и признается в убийстве.

У меня из рук повалились шишки.

— Получилось так! Мы почти оторвались от "стражей" и засели на чердаке какого-то дома. Пату вооружился железным прутом, как от решетки, я кирпичом. Мы надеялись, что на чердак "стражи" не полезут, но пара все же поднялась наверх.

Первый кинулся на меня, выбил из рук кирпич. Мы дрались долго, пока мне не удалось его вырубить. Когда же я избавился от "стража", то увидел Пату. Он стоял, прижавшись к стене, не сводя глаз, он смотрел на "стража". Тот лежал в луже крови, голова его была проломлена прутом. Я все-таки следователь, поэтому предположил, что он, защищаясь, убил этого "стража", но Пату и слышать об этом не хотел.

— Он — лингвист. В вашей работе ничего не понимает, — откомментировала я.

— Это-то и плохо. Пойдет признаваться в убийстве, а за это высшая мера — вечная одиночка. Если бы сказал о превышении необходимой обороны, тут уже другое дело, приятного, конечно тоже мало. Но по сравнению с вышкой — немного пожурят.

— Может Ев-Ган сможет чем-нибудь помочь?