Работорговцы. Русь измочаленная

– Кто-то должен, – молвил Щавель и шагнул к лежащим друг подле дружки тяжелораненым, мучиться которым оставались считаные часы.

Сверчок отвернулся.

Карманы «медвежат» давно вывернули ратники, и Лузге достались только тушки.

Тут уже отвернулись не только Сверчок и выжившие ратники, но и Карп со своими обозниками. «Он сдвинулся, – обмер Альберт Калужский. – С катушек съехал!» Лепила трижды сплюнул и очертил напротив сердца святой обережный круг.

Жёлудь, Михан и Филипп заявились аккурат к тому моменту, когда Лузга доел мозг из вскрытой черепной коробки предводителя «медвежат» и успел помочиться туда. Отрубленную голову он вынес во двор и водрузил на кол возле ворот, приговаривая:

– Раз тебе моча в голову ударила, то по уму и честь.

Троица гуляк встала как вкопанная.

– Что это ты наладил? – только и промолвил Филипп. – Совсем трататули попутались?

– Где ты шароёбишься, перхоть подзалупная? – напустился на него Лузга и погнал маленький табун в трапезную. – Нас тут чуть не убили, а вы незнамо где шаритесь.

Парни обмерли, когда их глазам предстало залитое кровью поле брани, разгромленный фасад и шевелящиеся в полутьме тела.

– Вы где шлялись? – мёртвым голосом спросил Щавель.

– В кабаке сидели, – озвучил заготовленную отмазку бард. – В «Лихо» зашли, оно отсюда далеко, ничего не слышали.

Щавель как будто пропустил мимо ушей его слова и посмотрел на сына.

– Тебя нам не хватало, – бесстрастно сказал он.

Жёлудь покраснел, его аж пот прошиб от стыда.

Будь у него хвост, как у собаки, сам бы себе бока настегал. Лучник ринулся с отцовских глаз долой, крепко прижимая локтём припрятанную под безрукавкой сумку прошаренного манагера. Он взлетел по лестнице в спальню и запихал хабар на самое дно «сидора».

Не в силах выносить густую вонь телесных миазмов, Михан сбежал с крыльца, согнулся под стеной и обрызгал брёвна жёлто-зелёной жижей.

– Какой же ты сын мясника? – сзади неслышно подошёл бард Филипп.

Михан вздрогнул:

– Ты в точности как мой отец говоришь.

– Он тебя потому из дома прогнал, что ты крови не выносишь?

– Не прогнал. Я сам ушёл.

– Как только случай представился, в грязь лицом не ударив, оставить отчий дом, – докончил всё понимающий бард.

Они присели на скамейку подле ворот, чтобы не соваться обратно в наполненную смертью, болью и ненавистью трапезную. Пока не позвали, лицезреть перекошенные морды ратников не хотелось. Хотелось убежать в Звонкие Муди или хотя бы в склеп Даздрапермы Бандуриной, затихариться там и переждать, пока всё не кончится.

– Разбираешься, потому что самого выгнали? – спросил обозлённый Михан.

– Меня не гнали, я сам ушёл, – язвительно отразил подачу Филипп, помолчал, добавил другим тоном: – Я не такой лоб, как ты, был, до седой бороды терпеть не стал. Мне тринадцать стукнуло. Освоил гусельки и пошёл по деревням петь. Потом пристал к скоморохам. С ними гусли справные добыл и балладам выучился, а там и дорогу к дому потерял. Нечего о нём вспоминать, хорошего было мало.

– Со скоморохами лучше было? Траву постелил, небом укрылся, росой позавтракал?

– Случалось и бедовать, – не стал спорить бард, улыбнулся мечтательно в бороду. – Со скоморохами весело было. И хмель, и кураж. Когда один день густо, а другой пусто, оно всяко интереснее, чем однообразно кашу есть.

– Скоморохов-то, я слышал, повыбили за их бесчинства.

– Ага, Лучезавр всех и извёл на своей земле, – с неожиданно злобой проговорил Филипп. – Как бы сказал дядька твой Щавель, светлейший князь явил мудрость в подобающее время, обратив её пользительное действие руками народа против самого народа на благо народа.

– Не родня он мне, – буркнул Михан. – Просто знаю его с детства, я Жёлудю ровесник. Упросил в Новгород взять, службу какую найти.

– Жёлудь-то почто так высокомерно с тобой? То разговаривает через губу, то бздуном, то дристуном обзывает? Потому что боярский сын и гнобит всех, кто ниже родом, или ты досадил ему чем?

Михан словно прозрел, у него аж дух перехватило.

– Пожалуй что, и так, – оторопел было парень, но быстро опомнился. – Ведь ты прав…

– Со стороны-то виднее, – самодовольно заметил Филипп. – Да и повидал я больше. Знаешь, что я тебе скажу, – торопливо зашептал бард, – почему Лучезавр все гастролирующие творческие коллективы извёл? Они в своих странствиях информации о жизни в других областях набирались, людям рассказывали и тем самым князю мешали бесчинствовать. Ведь править легче тёмным народом, которому говоришь, что за лесом ведьм сжигают и негров вешают, а они по серости своей верят. Наивное быдло угнетать куда легче.

– Сейчас люди тоже странствуют, запрета на передвижение нет.