Работы о Льве Толстом

Обилие материалов (в том числе рукописных), с которыми Толстой мог позна­комиться в Москве, не радовало его — наоборот: «несмотря на богатство материа­лов здесь, или именно вследствие этого богатства, я чувствую, что совсем расплы­ваюсь и ничего не пишется». От тяжелого состояния Толстой лечится чтением «Рославлева» Загоскина и английских романов: «Вчера утром читал английский роман автора Авроры Флойд[514]. Я купил 10 частей этих английских не читанных еще мною романов, и мечтаю о том, чтоб читать их с тобою», — пишет он жене 8 декаб­ря 1864 г. По всем признакам работа над сырым материалом, обильно представленным в рукописях Чертковской и Румянцевской библиотек, была Толстому не по душе, не клеилась. Это тем более естественно, что историческая часть романа, сначала совсем отсутствовавшая, явилась не в связи с интересом к материалу самому по себе, а в связи с злобой дня — как материал публицистический, обращенный к современности; что касается батальной стороны, то здесь Толстому нужны были только элементарные фактические указания — остальное должно было явиться само собой из прежнего военного и литературного опыта. Очень характерно позд­нейшее, напечатанное после смерти Толстого утверждение П. Бартенева, знавше­го всю историю работы Толстого над источниками и потому заслуживающее полного внимания: «Дело в том, что граф Толстой вовсе не изучал историю великой эпохи; как и вообще он не давал себе труда усидчивой, постоянной работы: можно сказать, что он постоянно захлебывался воображением». При жизни Толстого Бартенев молчал, и даже статья ветерана П. С. Деменкова (написанная в 1876 г.), из вступительной заметки, к которой я взял приведенную цитату, оказалась напе­чатанной в «Русском архиве» только в 1911 году — вероятно, потому, что написана в слишком резком тоне.

В. Шкловский был совершенно прав, когда заявил, что количество прочтенных Толстым для романа источников было совсем не так велико, как принято об этом говорить. Весьма вероятно, что Загоскину для своего «Рославлева» пришлось про­извести гораздо большую работу над фактическим материалом — особенно если принять во внимание, что тогда не было таких готовых пособий, как Михайлов­ский-Данилевский и Богданович. Толстой читал и выбирал исторический матери­ал только до того момента, когда ему становилось ясно, что с ним сделать, и толь­ко для того, чтобы иллюстрировать то, что ему хотелось доказать. А так как в основе исторических глав и характеристик продолжал лежать тот же полемический антиисторизм, то и выбор материала делался совсем не так, как он делается исто­риком или беллетристом иного, чем Толстой, типа. Толстому нужен был прежде всего простор, и потому для него характерно вовсе не количество материалов, а их качество. Так, не имеющие никаких исторических претензий «Воспоминания очевидца» или портреты генералов («которые мне были очень полезны», сообщает он жене из Москвы) Толстому важнее и интереснее, чем архивные материалы или специальные исследования. Ему нужны либо бытовые и психологические детали, либо общие утверждения. Совершенно незачем изображать Толстого ученым ис­следователем и кропотливым историком, когда он им не был и не мог быть. Коли­чество материала, с которым можно познакомиться, произвело на него сначала, как это и должно было быть, настолько удручающее впечатление, что он даже ос­тановил работу и «расклеился». Работа возобновилась не потому, что он преодолел весь этот материал, а потому, что он отошел от него и понял, как ему с ним распо­рядиться.

5

Вернувшись из Москвы, Толстой в феврале-марте 1865 г. взялся за продол­жение романа. Первая часть, почти насквозь семейная и тем самым очень близ­кая к мемуарному жанру, не понравилась даже в том кругу, на который Толстой рассчитывал. 18 февраля 1865 г. П. Анненков пишет Тургеневу: «Рус. вестн. на­печатал начало романа Л. Толстого: 1805 год — изумительное по подметке бес­конечно малых и по картине нравов, а еще больше, что ничего из этого не выхо­дит в сущности. Вот и разница между мемуаром и романом: скажи тот, что вот какие были люди — прелестно, а когда роман говорит только — вот какие были люди, то ответишь: чёрт с ними! Так по крайней мере со мной было»[515]. По этому отзыву видно, между прочим, что вопрос о разнице между мемуарным жанром и жанром романа был тогда очередным. Роман Толстого воспринимается на фоне не беллетристики, а исторической и мемуарной литературы. А. Д. Блудова писа­ла П. Анненкову (4/16 марта 1865 г., из Ниццы): "1805 год" Толстого не слишком нравится мне, — больше плохого французского языка, чем русского, и несвязные разговоры без всякого интереса. — Может быть, это только введение в роман, но скучновато — а кн. Вяземский говорит, что даже и неверно. Если лица вымыш­ленные, то безжизненные. — Если портреты, то не довольно похожи, чтобы можно было annoncer les masques»[516].